Скорбь ‒ одна из самых ярких
человеческих эмоций, расцветающая непредсказуемым образом подобно
полевой траве на могиле усопшего. Тяжелый аккомпанемент. Скользящая
по пятам, чернильно-черная тень. День и ночь, изменившие свой
порядок и сакральный смысл. Чувство, почти незаметное, запрятанное
настолько глубоко, что окружающие люди могут не догадаться, в какой
шторм превращается душа скорбящего человека. Насколько сильно можно
перестать ощущать реальность, отказываясь мириться с потерей? Где
черта между приемлемым оплакиванием и поступками, граничащими с
сумасшествием? Сколько времени нужно, чтобы отпустить умершего
человека и смириться с его исчезновением из своей жизни? Что, если
пустота, съедающая сердце, настолько всеобъемлющая, что ни один из
общественно одобряемых вариантов не сможет облегчить страдания?
Что, если для того, чтобы получить шанс поговорить еще раз с
близким человеком, нужно заплатить слишком дорогую цену? Разве это
может остановить скорбящего? Когда отчаяние становится образом
жизни и затмевает все остальные чувства, рушатся личностные миры,
границы и материи...
Эта история была настолько
выстрадана и пережита, что заслуживает быть рассказанной, как ничто
другое.
...Вокруг было темно настолько, что
казалось, пространство могло поглотить все сущее, выпотрошить
наизнанку и истереть материю в прах. По небу волнами низко неслись
тяжелые тучи, в которых периодически грохотал гром, и блестели
молнии, которые дотягивались до земли, освещая проселочную,
размытую дорогу и раскачивающиеся от сильного ветра из стороны в
сторону желтеющие деревья.
Воздух был свежим и чистым, но
ощущение, что это всего лишь затишье перед бурей, становилось еще
сильнее. Словно вся природа чувствовала что-то зловещее и всеми
силами стремилась воспротивиться происходящему и предотвратить это,
изливая свой бунтовской нрав в каждой капле дождя и неистовствуя в
каждом порыве холодного осеннего ветра, который быстро проносился
над потемневшей от прошедшего дождя землей, подхватывая
желто-красные листья. Они легко подлетали в воздухе, описывая
странные фигуры, сталкивались друг с другом и снова ненадолго
опускались вниз. Многие из них бессильно падали на землю, некоторые
‒ продолжали свой бессмысленный путь в никуда, а некоторые, сделав
несколько замысловатых пируэтов, пролетев еще немного из последних
сил, врезались в обшарпанное каменное крыльцо с множеством мелких
трещин, ведущее в огромный, мрачный, готический особняк высотой в
четыре этажа.
Здание стояло чуть поодаль от
дороги, но любой горожанин, въезжая в город, непременно проезжал
мимо него. Его остроконечные башни и фасад со сложными узорами был
хорошо известен в городе, но, к сожалению, не своей красотой, а
из-за того, что десяток лет назад его владелец скончался, и с тех
пор особняк постепенно разрушался и зарастал плющом. За темными,
замутненными окнами, покрытыми пылью, которые освещали только
редкие всполохи молний, с замысловатыми рамовыми переплетами,
казалось, уже давно не было света. Массивная дубовая дверь здания
была чуть приоткрыта, но завлекала случайных прохожих скрывающейся
за ней темнотой и тишиной.
На расстоянии в несколько сот метров
от особняка не было ни души, и лишь одинокая повозка возле дома с
впряженной в нее вороной лошадью намекала на то, что где-то
поблизости все же должны быть люди. Лошадь иногда нервно дергала
головой и косилась на выделяющийся в наступающей темноте дом,
словно ожидала, что от туда появится что-то невообразимое, но
ничего не происходило, и она продолжала мокнуть под дождем, выдыхая
пар из ноздрей. Она иногда рыла копытами землю и как будто бы
пыталась отступить назад, но крепко держащая ее сбруя не позволяла
ей этого сделать.
