Глава 1: «Где плачет мельница»
Вот уже который день подряд деревня Виндбрунн просыпалась под шорох листьев, под скрип старых колёс на телегах, под кудахтанье кур и ворчание козла Гертруда, который считал себя главнее всех, даже старосты. А ещё – под запах свежеиспечённого хлеба, потому что мама Хильда всегда вставала раньше всех, чтобы замесить тесто, пока звёзды ещё не ушли спать, и пока роса не высохла на траве – она верила, что утренняя роса придаёт хлебу мягкость, а звёздный свет – сладость.
И в этом уютном, чуть сонном, чуть волшебном мире жили двое – брат и сестра, Финн и Лотти.
Финн был на два года старше, но это не мешало ему вести себя так, будто ему вообще сто лет и он всё на свете уже видел. Он любил карты – не те, что в колоде, а настоящие, бумажные, с тропинками, реками, горами и крестиками «здесь зарыто золото» (хотя золота он ещё не находил, но верил, что обязательно найдёт). У него даже был свой деревянный компас – сам вырезал из старого ящика, сам нарисовал стрелку, сам придумал, как он должен работать. Правда, стрелка чаще всего показывала… на кухню. Но Финн говорил, что это не ошибка, а «особый режим поиска важных мест».
А Лотти… Лотти была совсем другая. Она не рисовала карты, не строила ловушки для духов (хотя Финн однажды построил, и ничего не поймал, кроме бабушкиной кошки, которая потом три дня на него не смотрела), она не спорила с ветром и не пыталась перехитрить дождь. Лотти просто слушала. Слушала шёпот деревьев, когда проходила мимо них босиком. Слушала, как поют птицы перед закатом – не просто «чирик-чирик», а целые песни, полные грусти или радости. И, что самое странное – животные отвечали ей. Не словами, конечно. Но кошка мурлыкала именно тогда, когда Лотти грустила. Сорока приносила ей блестящие камешки. А однажды лисёнок – настоящий, рыжий, с пушистым хвостом – подошёл к ней на опушке и положил к её ногам маленькую веточку с тремя листочками. Лотти взяла её, поблагодарила, и лисёнок исчез, как дым.
Никто, кроме Финна, не верил, что она действительно разговаривает с ними. Даже мама Хильда, хоть и знала всякую травяную магию, только улыбалась и говорила:
– Ну, детка, может, они тебе просто доверяют. Это тоже волшебство.
А ещё у Лотти была кукла. Не новая, не покупная, а самая настоящая – сшитая из лоскутков, с пуговичными глазами и волосами из шерсти. Звали её Мишка. Почему – никто не помнил. Может, потому что первое слово, которое сказала Лотти, было «ми-ми», а может, потому что кукла была мягкая, как медвежонок. Но главное – в Мишке, по словам бабушки Эльзы, жил дух лесной феи.
– Не смотри так, Финн, – говорила бабушка, когда тот закатывал глаза. – Ты своё дерево с глазами ещё не нашёл, а она уже с феей дружит. Кто тут умнее?
Финн фыркал, но Мишку никогда не трогал. Даже когда Лотти оставляла её на его подоконнике – он просто аккуратно перекладывал на кровать сестры. Потому что… ну, вдруг правда?
В тот день всё началось с обычного.
После завтрака – густой овсянки с мёдом и кусочком яблока – Финн убежал к ручью, чтобы проверить свою «ловушку для речных духов» (на самом деле – корзину, привязанную к палке, в надежде поймать что-нибудь блестящее). Лотти пошла с Мишкой на полянку за домом, где росли ромашки и где всегда, даже в самый жаркий день, дул прохладный ветерок – будто кто-то невидимый дышал сквозь траву.
Она сидела, плела венок, напевала тихоньку, а Мишка лежала у неё на коленях, и казалось – кукла тоже слушает.
И вдруг – скрип.
Не ручейный, не ветвистый, не птичий.
Глубокий, протяжный, металлический скрип – такой, будто кто-то огромный, старый, усталый, проснулся после долгого сна и потянулся.
