Пролог. Солнце
Все любят закаты.
Любят жадно впиваться в них глазами, любят с наслаждением смотреть вдаль на багровое солнце и залитый красками небосклон, любят вздыхать: «Как же красиво».
Никто не задумывается, что на закате солнце, должно быть, умирает и, цепляясь лучами за небо, скатывается за горизонт. Оно расцарапывает небесную гладь, ранит свое тело, не желая падать в пропасть неизвестности, оставляет на голубом полотне красные, желтые, оранжевые узоры своей крови.
Оно так хочет удержаться. Но не может.
Солнце гибнет, не зная, что оно несет свет с собой и в себе, а значит, будет жить и дальше, но уже совсем иначе – за линией, очерченной горизонтом, в новом дне.
Но ведь каждый закат особенный, как отпечаток человеческих пальцев, а значит, солнце возвращается на рассвете не вчерашним огненным шаром, а новой, иной жизнью.
Умирает ли оно, перерождаясь в ночи, или ходит кругами, каждый раз теряя в забвении предыдущий день?
И как узнать, что лучше – помнить все или иметь возможность начать сначала?
Глава 1. Вечерний улов
Меня зовут…
Я не помню, как меня зовут.
Я вообще ничего не помню. Только чувствую раскатившуюся по всему телу глухую боль. Чувствую тяжесть собственных век. Чувствую, как трудно просачивается воздух в легкие, как медленно сердце отбивает тугие удары.
Чувствую вкус соли.
Слышу звуки.
Кто-то ритмично и сильно давит мне на грудь, затем кричит, как будто издалека, затем встряхивает меня снова и снова.
Но мои веки бесконечно тяжелы и, кажется, никогда не поднимутся. Да и зачем? Я все равно ничего не помню, но в этом беспамятстве ощущаю себя освобожденно и счастливо. Мне одновременно больно и легко, безмятежно и совсем чуть-чуть страшно.
Выходит, память не так уж сильно и нужна человеку?
Толчок в грудь.
Еще толчок.
Еще.
Воздух заканчивается, и внутри резко становится совсем темно, я готовлюсь провалиться во мрак, но от очередного сильного толчка вздрагиваю, изгибаюсь и чувствую, как соленая морская вода поднимается вверх и выплескивается из тела.
Открываю глаза.
Крик в ту же секунду делается близким, злой голос залетает в сознание:
– Очнись, дура! Очнись, я сказал! Ты кто такая?!
Я ничего не могу сказать. Не понимаю, где нахожусь. Кашляю. В ноздрях – запах моря.
– Гребаные суицидники! Что вас всех тянет на эту скалу? Кашляй, кашляй, сказал, сильнее! И дыши, дура, давай, глубоко, вдох-выдох…
Глава 2. Дапарули
Школьный двор залит солнцем.
Лучи скачут по макушкам детей и дарят каждому игривую рыжинку.
Первоклашки, как стайки воробьев, щебечут, перекрикивая друг друга, жмутся к учителям.
Ребята среднего возраста гоняют мяч, девчонки прыгают по нарисованным квадратам классиков, делят скакалки и жалуются на то, что на каникулах не успели прочитать все заданные книги.
А старшеклассники… о-о-о, это отдельное царство. Уже совсем взрослые на вид и еще неоперившиеся внутри, они не смеются и не бегают по школьному двору, они ходят нарочито медленно, говорят негромко и напускают на себя такую важность, что становится немного грустно: сколько лишнего и не своего они пытаются протащить в этот счастливый солнечный день.
Школьный двор усыпан детьми, ведь на большой перемене никто не хочет торчать в школе.
Почти никто.
Присмотревшись, мы можем заметить в окне тонкий силуэт девочки-подростка. Юной девушки. Она наблюдает за жизнью школы из окна класса на втором этаже и даже не думает спускаться.
Ее зовут Лунаи, но все называют девочку просто – Луна. Лу-на, ударение на «у». Странно, не правда ли?
Произнесите вслух, поставьте акцент в непривычное место, позвольте ему удобно разместиться на вашем языке, чтобы дальше и мы могли называть девочку именно так, как привыкли в этой школе.
Жаль, но красивое восточное имя обретает простую, неизысканную форму в русской речи, и даже учителя в классном журнале пишут не полное, а сокращенное – Луна. И фамилию, кстати, тоже сокращают, но это уже не от собственной лености, а потому что длинная грузинская фамилия просто не умещается в строчку, предназначенную классным журналом для идентификации ребенка.
