Стоит мне куда-то поехать (или даже никуда не ехать), как сразу же – начинается!
Вступление
Жара несусветная, а я на солнцепеке. Иду быстрей и вдруг замечаю: в тени моей – маленькая птичка и не желает ее покидать. Я останавливаюсь – и она! Пошел – и она запрыгала. Нашла место спасения, в моей тени. Куда ж мне ее довести, какой другой тени передать? Я скоро исчезну. Озираюсь… Нет никого. Ну что же, доведу ее до берега с ивами и иван-чаем, и лилиями в воде. Писатель – это тот, под кем земля цветет.
МОСКОВСКИЙ СТИЛЬ
Мы не можем удлинить жизнь, сдвинув ее конец. Но можем намного «вытянуть» ее к началу, сдвигая его, восстанавливая в памяти. Для этого я и приехал в Москву. Москва – второй мой город, не главный (жизнь прошла в Питере), но сколько же всего произошло здесь, сколько связано с Москвой. Вернуть!
Первый раз я вышел на площадь трех вокзалов в январе 1946 года. Мы ехали из Казани в Ленинград – к счастью, через Москву. Огромный и весь разукрашенный Казанский вокзал поразил меня. Он был ярче и величественнее всего, что я видел до этого, включая саму Казань. В Казани мы ехали на вокзал в кузове грузовика по узким, наклонным, заснеженным улицам с низкими домами. Провожали нас неуклюжие, закутанные тетки (ближайшие наши казанские родственницы). А здесь нас встретил высокий красивый мужчина в кожаном пальто (шофер деда, Василия Петровича), и целая шеренга носильщиков в форменных робах. Они погрузили наш скарб на красивые тележки и, с тихим стрекотанием колес, покатили. Мы вышли на площадь, и я снова загляделся, открыв рот: еще один удивительный вокзал был напротив. Мама подтолкнула меня вперед: «Иди. Нас встречают!» Мы подошли к длинной черной машине у тротуара (это был ЗИС, самая большая и шикарная машина тех лет), и из нее вылез важный, в золотом (так мне показалось) пенсне и с красивым седым ежиком академик Василий Петрович Мосолов, вице-президент Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук, мой дед.
– Ну здравствуй, Алевтина! – Он обнял мою маму, свою дочь. Потом вдруг расцеловался с нашей бабушкой, Александрой Иринарховной. – Ну здравствуй, Александра!
Я почувствовал тут некоторую неловкость, какую-то странность происходящего. Наша любимая, простая, веселая бабушка – и этот величественный старец. Не укладывалось в голове, что когда-то они были мужем и женой, жили вместе, вырастили двух дочерей. В Москве (как я понял из туманных маминых намеков) у Василия Петровича была новая, соответствующая его высокому положению семья (наше знакомство с ней, видимо, не предполагалось). Он строго, без улыбки, поздоровался за руку с Георгием (нашим папой) и лишь потом повернулся к нам, трем детям – ко мне и двум моим сестрам. Особенно долго он смотрел на меня – своего единственного на тот момент внука. Я, помню, от волнения снял шапку, от головы пошел пар, и дед улыбнулся. Первый и, к сожалению, последний наш близкий контакт.
– Да! – Академик повернулся к нашей маме. – Вы прямо как снег на голову!
«Снег как раз на голову падает! – отметил я, замечая и переживая всё уже тогда. Пауза походила на прощальную. – Сейчас уедет! – подумал с отчаянием, и почему-то еще: – Пусть голова мерзнет, раз так!»
– Ну, что стоишь? Простудишься. Залезай! – вдруг сказал мне дед, и шофер в кожаном пальто отпахнул дверку.
И я, замерев от восторга, полез в роскошное алое бархатное нутро, показавшееся мне огромным. Облюбовав интересный маленький стульчик, который выдвигался из спинки переднего сиденья, я устроился на нем, абсолютно счастливый. После некоторой заминки в машину села бабушка и сестры – Эля и Оля. Родители поехали на второй машине. Сначала за окнами пролетали узкие улочки, невысокие дома. Потом пошли сплошной стеной огромные, украшенные каменными узорами здания: мы выехали на улицу Горького – главную улицу Москвы. Какая ширь, красота, высота! Восторженность моя была оценена: дед обернулся с переднего сиденья, и тень благосклонной улыбки появилась на его массивном, почти бронзовом лике. Первая улыбка Москвы! 1946 год.
