– Решением РУСАДА[1] отстраняем Кравцова Даниила Сергеевича от игры в хоккей на четыре года. Ему запрещено участвовать в любых, даже коммерческих, играх, заключать контракты с любыми клубами страны и…
Даня слушал, как Виктор Борисович Воронцов, или Борисыч, как его называли между собой воспитанники хоккейной школы «Лед и пламя», зачитывает ему вердикт, словно смертный приговор. Нутро горело и разрывалось от ярости и несправедливости.
– Но я этого не делал! Я ничего не принимал! – Он вскочил на ноги, опрокинув стул, на котором до этого сидел.
– Кравцов, сядь, я еще не закончил! – сердито рявкнул тренер. Он нервно провел пятерней по седым волосам и сдвинул брови, бросив официальный документ на стол, после чего в сердцах хватанул кулаком по столу.
– Откуда в моей крови взялся этот чертов триметазидин?! Виктор Борисович, вы же лучше всех знаете, что я ничего не принимал! Да и зачем мне это, я и так был лучшим нападающим во всей школе! – Даню охватил такой гнев, что он готов был крушить все вокруг. Только авторитет тренера заставлял его кое-как держать себя в руках.
– Вот! – Борисыч яростно развернулся к своему лучшему воспитаннику и сердито ткнул в него пальцем. – Вот в чем причина! Ты слишком высокомерен, слишком неосторожен, думаешь, весь мир крутится вокруг тебя! Я говорил тебе, что ты должен…
– Да причем здесь это! – Даня не удержался и пнул свой стул так, что он отлетел и ударился о стену. – Я ни в чем не виноват! Нужно провести расследование, чтобы все выяснить! Я не могу перестать играть, не могу без хоккея, понимаете вы или нет?!
Он раньше никогда не позволял себе говорить с тренером, которого боготворил с детства, в таком тоне, но сейчас душа и сердце просто разрывались от чудовищной несправедливости. Видя, в каком состоянии находится Кравцов, Борисыч шумно выдохнул и обреченно опустил плечи. Подошел к взбешенному парню и по-отечески похлопал его по плечу.
– Дань, дело сделано. Мы подавали апелляцию, проводилось расследование, твои анализы перепроверялись уже несколько раз, но результат один.
– Вы хотите сказать, что для меня все кончено? – прошептал Даня, со стыдом чувствуя, как подкатывает ком к горлу и глаза начинает предательски щипать.
– Нет конечно, я так не думаю, и ты не должен! Тебе всего семнадцать – вся жизнь впереди. Четыре года пролетят незаметно, и вернешься в спорт. Я понимаю, что придется много работать, чтобы наверстать упущенное, но это не конец света и не конец твоей карьеры. Не опускай руки, сынок, я помогу чем смогу, и ты знаешь, что всегда можешь на меня рассчитывать.
Даня неловко стер кулаком выступившие слезы и отвернулся от тренера, невидяще уставившись в стену. Стыдно было плакать, как будто он маленький, но иногда бывает так больно, что сдержать слезы невозможно. Борисыч опять говорил что-то ободряющее и, мать его, успокаивающее, но Даня не слышал. Вернее, мозг фиксировал слова, но сердце их не воспринимало. Оно горело в огне несправедливости и ужасного осознания, что хоккея для него больше нет. Дело, которому он посвятил большую часть жизни, закончено. Он больше никогда не вернется в спорт.
