Инспектор Густаво Барилья прибыл в Пинар-дель-Рио в конце июня 1868 года, через неделю после покушения. К тому времени местная полиция успела провести дознание и задержать стрелка, а также двух его подельников. Небывалое проворство для провинциальных стражей. Барилья остановился в Гранд Отеле и следующим утром покинул номер в поисках пристойного кофе. Кто-то порекомендовал ему кондитерскую Жака Дорре. Отыскав ее в двух кварталах, он оказался в приятной прохладе светлого помещения с высокими потолками и лепниной на стенах. Дама перед ним заказала заварных пирожных. Взгляд инспектора упал на картинно выставленный в витрине медовый торт, из которого удалили четверть, и развернули таким образом, чтобы соблазнять покупателей многослойной начинкой. Нежно коричневые коржи чередовались с молочно-желтым кремом. Этот ракурс напомнил инспектору картину Боттичелли, где в виде разреза перевернутого конуса был изображен ад. Воронка, заполненная грешниками и их рогатыми палачами. От лимба в верхнем – для самых невинных- до отпетых предателей в последнем, девятом кругу. Ниже которого располагался только вросший в вечный лед Люцифер.
Барилье было пятьдесят два года. Первым делом он ознакомился с рапортом. В деле говорилось, что дон Хоакин Салидо де Эстрадес, хозяин табачной компании, был ранен из револьвера выстрелом в спину, когда возвращался после конной прогулки вечером, неподалеку от своего имения в Хато де Ла Крус. Рана оказалась серьезной. Удержавшись в седле, он еще проехал некоторое расстояние. Но затем лишился чувств. И умное животное, приученное к обратной дороге, протащило его по земле, с застрявшей в стремени ступней, добрую четверть мили.
Раненого обнаружил слуга. Полицию вызвал мажордом, отправив посыльного. Поговорить с потерпевшим так и не удалось, поскольку он не приходил в себя. Врачи, местные и специально приехавшие из Гаваны, охарактеризовали его состояние как крайне тяжелое.
Инспектор осмотрел улики и потребовал устроить встречу с арестованными. Вначале он побеседовал с Аугусто Кальвой, который незадолго до покушения продал Доминику Суаресу краденный револьвер. Затем с Пэдро Диасом, надоумившим и подстрекавшим своего друга Суареса совершить справедливое возмездие за поруганную супружескую честь. И только потом он велел привести в комнату для допросов самого Доминика.
Вольнонаемный на одной из плантаций Эстрадеса, тот, как и многие, знал о неуемных нравах своего патрона. Но одно дело – совокупляться с рабынями, своими и своих соседей фермеров. И совсем другое – повадиться с ухаживаниями к свободной женщине, которая, к тому же, давно замужем. Барилья со многим соглашался, многое говорил вместо арестанта. Но, в конце концов, не почувствовал самого главного – хребта и боли. Доминик был растерян. Чувствовалось, что его здорово обработали во время первого допроса. Он готов был согласиться на все, что ему предложат. Но в нем не было ни затаенной злобы и скорби по поводу предательства жены. Ни моральной силы, необходимой, чтобы спустить курок. Тогда Барилья попросил его описать все, что произошло в тот вечер, как он помнил.
Картина получилась следующая. Суарес повздорил с Диасом во время пятничного застолья в трактире «Три топора». Последний оскорбил дочь хозяина, не отвечавшую на его посылы. Доминик вступился. Оба были пьяны. Диас в отместку бросил хлесткую фразу о всех женщинах и, решив усилить, прилюдно посоветовал Доминику поскорее отправляться домой, чтобы посмотреть, чем по вечерам занимается его женушка с хозяином плантации.. За что получил отменный левый хук в челюсть. Все знали, что дон Эстрадес обычно вооружен, поэтому, оказавшись на подворье, Доминик прежде достал револьвер, спрятанный в сарае, а затем вошел в дом. Он опоздал. Жена стыдливо потупилась. За окном послышалось приглушенное ржание и топот копыт. Суарес бросился на улицу. Он увидел силуэт удаляющегося всадника и выстрелил, не раздумывая, шагов с тридцати. Он так и не понял, попал ли. Испуганная лошадь понеслась галопом. Он вернулся в дом. И жестоко избил жену
