Матушка Ефросинья поправила платок, подтянула плотнее узел, закрепив его на подбородке: и без того узкое лицо стало еще более узким. Подняла тяжелый взгляд на притихшую перед ней девушку.
– На колени вставай… – заметив, что девушка замешкалась, рявкнула: – Повторять тебе?!
Девушка вздрогнула, будто от пощечины, посмотрела затравленно. Подавив вздох, неохотно подчинилась. Медленно опустившись на колени, коснулась голыми руками пола.
Матушка удовлетворенно кивнула:
– То-то же. Я из тебя дурь-то выбью, похоть твою бесовскую…
– Матушка Ефросинья, – девушка простонала, едва не падая в обморок, – пощади, не пойму, о чем ты говоришь, в чем меня обвиняешь? Третьи сутки без сна: днем работой загоняешь, не присесть, ночью – на коленях стоять заставляешь, перед образа́ми. Сил нет моих больше. Пощади! Да и не виновата я ни в чем!
Матушка нахмурилась. Губы ее сомкнулись в тонкую непримиримую линию, на лбу пролегла глубокая вертикальная морщинка, сделав женщину старше лет на десять.
– Упорствуешь значит… отпираешься… – прошелестела.
Девушка встрепенулась, отчаянно замотала головой:
– Нет, что ты, что ты, матушка… – в глазах застыл страх.
Матушка Ефросинья отложила рукоделие, посмотрела строго, будто булавой огрела.
– Сама сюда пришла, помнишь ли? Никто не звал, не тянул тебя.
– Помню, матушка, да я и…
– Законы наши тебе донесли, с ними согласилась ты, – матушка не слушала ее, только при каждом слове светлел ее взгляд, и будто начинал гореть изнутри, прожигая поникшую девушку с головы до пят. – А сама как блудливая девка к мужикам ластишься!
Девушка в ужасе отпрянула:
– Что ты, и в мыслях не было… Да и какие мужики…
– Молчать! – матушка Ефросинья наотмашь ударила ее по лицу.
Та повалилась на пол, матушке в ноги. Схватилась дрожащими руками за сапоги:
– Пощади…
Та встала, оттолкнула ее. Прошипела зло:
– Бесовское отродье. Шалава подворотная. Я из тебя похоть-то блудливую повыбью.
Девушка вздрогнула, когда заметила, что рука матушки потянулась к висевшей на стене плети – резное кнутовище, свитая из пеньки веревка с грубым узлом на конце., Втянула голову в плечи, забилась в угол.
– Мыслишки-то твои поганые повытрясу, как из половика пыльного, – продолжала шипеть матушка, отставляя в сторону руку и замахиваясь.
Когда первый удар опустился на плечи, рассекая тонкую ткань сорочки, девушка коротко вскрикнула, прикрыла голову руками. Кожу опалило – матушка Ефросинья была мастерица хлестать, делала это с оттяжкой, срывая взбугрившуюся кожу, раздирая живую плоть до кости. Всхлипывая и прикрывая от увечья лицо, девушка считала удары – два, три, четыре, десять. Матушка дышала тяжело, шаталась. Жаловалась с утра на головную боль. Девушка вздохнула с облегчением – если б не матушкина голова, еще бы десять ударов получила, а после такого неделю не встанешь.
Перешагнув через вздрагивающее тело девушки, матушка Ефросинья прошла в середину комнаты, наклонилась. Отодвинула пестрый половик. Дернув задвижкой, распахнула дверь подпола. Кивнула в темную яму:
– Ступай! – велела непримиримо. Скрестила руки на груди в ожидании. Светлые глаза смотрели с ненавистью и презрением.
– Матушка, – прошептала девушка, закусив губу, – пощади.
– Сама пойдешь или мужиков позвать?!
Девушка, подобрав лохмотья разорванной сорочки, медленно подползла к двери в подпол. Оттуда веяло сыростью и могильным холодом. Посмотрела с надеждой на матушку Ефросинью – та отвернулась, поджав губы.
Вздохнув, девушка, спустилась по деревянным ступеням в подпол. Услышала, как на лестницу упали несколько восковый свечей, спички. Последним упал платок, в котором она пришла к матушке.
Крышка захлопнулась. Девушка оказалась в непроглядной тьме.
