Жить в абсолютном одиночестве может далеко не каждый. Наши привычки и мысли по умолчанию организованы таким образом, что в них есть другие действующие лица и исполнители. И наши акции пересекаются и бывают интерактивны: они создают диффузии, скольжения и фрикции, прямые и обратные связи. И накипь.
Малыш жил опять в одиночестве. Уже вторую неделю он просыпался в одно и тоже время от непривычной пустоты при перевороте на бок, но интервалы прерванного сна становились все короче – он поправлялся.
Прелесть, по имени Надин, оставила ему записку, приклеенную жевачкой к зеркалу, что вообще-то не практикавалось между ними. От записки у него свело в носу на секунду, и текст стал неясен взгляду. Но это было не так важно, потому что смысл ее был и так понятен по отпечатку кофейного мороженого от полных губ в конце текста.
Из комнаты Слаша изчезло все жилое имущество за исключением одинонокого носка на дверной ручке. Когда-то они расписали его вместе под мордочку маленького бобренка с 2-мя зубами. Из пасти бобренка торчала бумажная трубочка с коротким …буду писать.
Нельзя было сказать, что отношения между ними пришли в тупик. Все было размеренно и привычно ровно: в 7:15 утра после неслучайного секса Прелесть выпархивала под душ, а Малыш – на кухню, где уже одетый Слаш завтракал – ковырялся в своих овсяных хлопьях, перелистывая каталог с бабочками или жуками.
Малыш был горд за Слаша: он переставил ему голос с бабьего на мальчишеский и научил его действовать в соответствии с этим. Самостоятельность и решительность пришли к Слашу позже сами по себе, как побочные явления нового голоса.
Малыш на ходу тыкался носом в Слашеву макушку и шел варить кофе.
Слаш выкатывался из-за стола, ставил тарелку в раковину, когда стрелка часов показывала 25 минут. Он говорил Мылашу, что они будут делать после школы, и исчезал за дверями.
Прелести не понравился новый голос Слаша: это больше был не ее сын в полной мере. Конечно, он был, как и прежде, нежен с ней, но объятия его стали осторожнее и короче. Он меньше приставал к ней со своими вопросами или просил у нее какую-нибудь детскую мелочь. Прелесть приписывала все эти изменения в поведении сына к влиянию Малыша, который много лет назад уже воспитал другого сына. На самом деле мальчишки в одиннадцать лет уже совсем не те, что в девять. Малыш пару раз пытался разъяснить Прелести это, но посчитал такое оправдание для себя, безвинного– неуместным, и все довольно зависло в воздухе.
Свое недовольство она редко выражала голосом, потому что видела и понимала, что Малыш любит ее сына может больше, чем ее саму. Такое странное чувство было невыразимо и ей самой неприятно. Она носила в себе его долгие месяцы, как занозу, которая хотя и нарывает, но и становится частью твоей плоти.
Иногда Прелесть успевала перехватить Слаша на пути к дверям, чтобы пожелать ему доброго утра и продуктивного дня.
Иногда она так спешила, что халатик ее бывал полураспахнут, и Малыш отводил свой взгляд и ждал звука закрывающейся за Слашем двери, а потом брал ее с одним накрашенным глазом. Завтрак был отложен, но время не зря потрачено. Прелесть пила свой кофе в машине, которую в таких случаях вел Малыш.
Ее успех на службе был очевиден: она получила все обещанное и даже более, чем.
Хотя продукт был давно готов, но никто не торопился запускать его в производство или разработать по крайней мере его технологию. Продукт еще даже не выставили на официальные торги, и только представители военно-промышленных ведомств обменивались между собою мнениями и предположениями. Всю эту помпу вокруг продукта сделала Прелесть своим обаянием, ученой степенью и неисправимым акцентом.
