Виски давило, точно их стянули
раскалённым над ярким пламенем железным обручем. Во рту стоял
стойкий привкус протухшей рыбы и тянуло блевать. Глаза отчаянно
горели и слезились, и казалось, их запорошило горячим пустынным
песком. Тело ломило, будто она целый день, без передышки, таскала
туда-сюда пятнадцатикилограмовые мешки с картофелем. Дышать было
тяжело, каждый вздох давался ей с большим трудом. Анна ощущала себя
выброшенным на песок дельфином, и терялась в догадках, как довела
себя до столь плачевного состояния, и, почему трясущаяся над ней
маменька до сих пор не вызвала скорую и не отвезла в частную
клинику, к которой они были прикреплены, доведя до нервного
приступа весь её немногочисленный персонал.
А может она всё же лежит в
реанимационном отделении, на аппарате искусственного дыхания? Желая
убедиться в правильности своего предположения, молодая женщина, с
большим усилием разомкнула налитые свинцом веки, и проморгавшись,
сквозь пелену струящихся из глаз бесконтрольных слёз, увидела над
собой вовсе не белоснежный больничный потолок со светодиодной
лампой, а ослепительно чистое синее небо, без единого намёка на
облака.
- Где это я? - Спросила сама себя. -
Гуляла вечером в парке, и на меня напали грабители?
И словно в ответ на её не
произнесенный вслух вопрос, стоящую вокруг мёртвую тишину, разрушил
пронзительный, больно бьющий по барабанным перепонкам, детский
плач:
- Уаааа! Уаааа! Уаааааа!
- Откуда взялся младенец? - Впала в
сильнейшее недоумение Анна. - Может, я валяюсь в коме и вижу
кошмарный сон? Не хочу такой сон! Хочу поскорее проснуться!
Сбоку неожиданно за шебуршало,
послышался быстрый топот маленьких ножек.
- Машка, противная, - вклинился в
жалобный младенческий плач не на шутку обиженный и до боли
знакомый, детский голосок, - ты зачем моей мамочке младенчика
притащила? Мамочка всё равно меня одного любит и ни на какого
твоего младенчика не променяет! Так и знай! Она сама мне сказала,
что не хочет никакого пухлого младенца!
- Никого я твоей мамочке не
притащила! - Возмутился совсем рядом девчоночий, и тоже до боли
знакомый, голос. - Никакого дурацкого младенчика! Будто мне
заняться больше нечем! И я никакая не Машка, а Мариша! Сколько раз
тебе можно это повторять?
- Врёшь! - Капризным тоном заявил
обладатель первого голоса. - Ты меня им постоянно пугала.
Дразнилась, что мамочка не придёт за мной, выберет маленькую
девчонку! Вот и притащила! Но зря стараешься, мамочке твой
крикливый младенчик и даром не нужен.
- Конечно, не нужен, - насмешливо
хмыкнула его собеседница. - Твоя любимая мамочка уже прилюбовала
для тебя другую сестрёнку, спокойную кудрявую лапочку.
- Всё ты врёшь! Врунья! - Ещё больше
разозлился малыш. - Машка-дурашка!
- И ничего я не вру, - обиделась в
свою очередь, девочка. - Иначе бы она, не стала прятать Василису от
волонтёров и не попросила мою маму посодействовать её удочерению.
Так что желаешь ты того или нет, но у тебя скоро появится маленькая
сестричка.
- Не появится! - Даже топнул ножкой
мальчик. - У Василиски свой собственный брат есть! Даник! Он
вырастет большой, снимет квартиру и заберёт Лиску к себе! А пока
маленький, они с нами, под мамочкиным присмотром поживут. Мамочка
сама Данику так сказала. Я слышал! Не веришь мне, у Лиски спроси!
Лиска! - Позвал. - Скажи этой врунишке, что моя мамочка вовсе не
хочет тебя удочерять! А возьмёт под временную опеку!
- Мика правду говорит, - раздался
третий голосок, тоненький, девчоночий, и тоже хорошо знакомый. -
Даник вырастет большой, снимет квартиру, и мы с ним только вдвоём
будем жить. А он очень скоро вырастет. Ему меньше трех лет осталось
расти.
- Слышала? - Торжествующе завопил
мальчишка. - Мамочка только моя и ничья больше!