Я ведь священник, Христа ради, – как такое может со мной происходить?
Он заметил пустой патрон, в котором отсутствовала лампочка, но не придал этому значения. Однако где-то на середине коридора, там, где тьма была гуще всего, что-то схватило его за левое плечо, – кажется, какой-то зверь или какая-то крупная и тяжёлая птица – и глубоко вонзило единственный коготь в правую сторону шеи чуть выше края воротничка. Он почувствовал только быстрый укол, а затем рука онемела вплоть до самых кончиков пальцев.
Крякнув, он отшатнулся от противника. В горле ощущался вкус желчи, смешанной с виски, а также какой-то ещё, резкий и медянистый: то был вкус самого ужаса. По правому боку растекалось что-то горячее и липкое, и он на мгновение задумался, не вывернуло ли это существо прямо на него. Пошатываясь, двинулся дальше и добрался до лестничной площадки, где мерцала единственная лампочка. В её свете кровь у него на ладонях показалась почти чёрной.
Рука по-прежнему оставалась онемевшей. Он рванул к верхней площадке лестницы. Голова кружилась, он боялся упасть, но схватился левой рукой за перила и по крутому изгибу лестницы сумел спуститься в холл. Там остановился, покачиваясь и тяжело дыша, как раненый бык. Теперь – ни звука, только глухой медленный барабанный бой в висках.
Дверь. Он распахнул её рывком, отчаянно нуждаясь в убежище. Зацепился носком за край ковра, полетел на пол головой вперёд, обмякший и тяжёлый, и, падая, ударился лбом о паркет.
Он неподвижно лежал в темноте. Дерево, пахнущее восковой полировкой и застарелой пылью, было гладким и холодило щёку.
Веер света на полу за его ногами резко сложился: кто-то вошёл и захлопнул дверь. Он перевернулся на спину. Существо, то ли то же самое, то ли другое, склонилось над ним и обдало его своим дыханием. Ногти – или когти, он так и не понял, что именно, – царапнули его колени. По ним тоже растеклось что-то липкое, но это была не кровь. Он увидел блеск лезвия, почувствовал, как холодный металл глубоко вонзается в плоть.
Он бы закричал, но у него отказали лёгкие. Сил больше не было. По мере того как в нём угасали жизненные силы, исчезала и боль, пока не осталось ничего, кроме постоянно нарастающего холода. «Confiteor Deo…»[1]Он хрипло вздохнул, и между его приоткрытыми губами вздулся кровавый пузырь; пузырь вздувался и вздувался, а затем лопнул с негромким хлопком, прозвучавшим комично в полной тишине, – впрочем, к этому моменту священник уже ничего не слышал. Последним же, что увидел, – или последним, что ему померещилось, – была слабая вспышка света, на миг окрасившая жёлтым окружающую темноту.
– Тело находится в библиотеке, – сказал полковник Осборн. – Сюда.
Инспектор сыскной полиции Страффорд привык к ненатопленным домам. Ранние годы он провёл в огромном мрачном особняке, очень похожем на этот; затем его отправили учиться, и здание, в котором располагалась школа, было ещё больше, серее и холоднее. Он часто поражался тому, сколь крайнюю степень неудобства и неустроенности предлагается терпеливо сносить детям без малейшего выражения протеста или недовольства. Теперь, когда он следовал за Осборном по широкому коридору – отполированные временем плиты, коллекция ветвистых рогов на памятной доске, потускневшие портреты предков Осборна, висящие рядами вдоль стен с обеих сторон, – ему казалось, что воздух здесь ещё более ледяной, чем снаружи. В огромном каменном камине угрюмо тлели три комка влажного торфа, уложенные на треноге, не дающие сколько-нибудь заметного тепла.
Два дня подряд шёл снег, и сегодня утром всё будто застыло в немом изумлении при виде того, какая необъятная гладь сплошной белизны простирается со всех сторон. Люди говорили, что это неслыханное дело, что они отродясь не видали такой погоды, что это самая суровая зима на памяти живущих. Впрочем, говорили так каждый год, когда выпадал снег, а также и в бесснежные зимы.
