Василий Романов – невысокого роста щуплый сорокалетний мужчина, одетый в черные мятые брюки и серый вязаный свитер, из-под ворота которого выглядывал узел небрежно повязанного галстука, не спеша подошел к окну, сложил руки на груди и, раскачиваясь взад-вперед, принялся наблюдать за тем, как во дворе редакции литературного журнала «Родная речь», расположенного на первом этаже обыкновенного жилого дома, мальчишки гоняли шайбу.
– …Скажи, ты же не хочешь, чтобы меня выгнали с работы, правильно? – все то время, пока он смотрел в окно, Игорь Скобляков – редактор журнала, не переставал бубнить у него за спиной.
Романов бросил взгляд на малыша, завопившего от радости по поводу забитого гола, взял с подоконника журнал и медленно перелистал его.
– Ничего я, Игорь, не хочу… Мне одно не понятно. Вы из номера в номер печатаете всякую, извини меня за выражение, белиберду, и никого это не волнует. Но стоит мне принести подборку стихов, как вы тут же вспоминаете для чего сюда приставлены! «…Недостаточность ассоциативных связей! Размытость образов! Отсутствие рифм!» – Романов забарабанил пальцами по столу. – Ты вообще-то, Игорек, в поэзии разбираешься, или как? Раньше вроде разбирался.
Отодвинув от себя лежащую на столе рукопись, Скобляков зевнул.
– Разбираюсь. И поэтому еще раз скажу.: многое из того, что ты в этот раз принес, требует серьезной доработки. И потом… На днях Январский прислал свою новую поэму. Усёк?
– А то!
– Ну вот. Напечатаем ее, а затем, через пару-тройку номеров, глядишь, может, и до твоей подборки очередь дойдет. Если, конечно, уберешь оттуда все непристойности.
– Чего?
Бросив опасливый взгляд на Романова, Скобляков вынул из лежащей на краю стола папки отпечатанный лист бумаги и быстро пробежал его глазами.
– Ага… – нашел он нужное место. – Ну, вот взять хотя бы для примера твоего «Соловья»… Послушай-ка!
Игорь наклонился над столом. Поправил очки и, сложив губы в саркастическую усмешку, громко прочитал:
«Только пью я – не пою,
не пишу.
Стал подобен соловью -
алкашу.
Эй, хозяюшка! Налей-
ка винца!
Соловья ты пожалей,
подлеца».
Скобляков поднял голову и укоризненно посмотрел на Романова.
– Ну что это такое? Вот только не надо мне говорить, что главное в литературе – не то, о чем пишешь, а то, как. Не надо! Все равно Калистратов не пропустит. И мне еще, чего доброго, от него попадет.
Произнеся с многозначительным видом имя главного редактора журнала и тем самым к-ак бы заручившись его поддержкой, он развел руками, дескать, какой с меня спрос, и демонстративно уткнулся носом в лежащую на столе рукопись.
– Значит, не напечатаешь? – спросил Романов.
Не поднимая глаз, Игорь Скобляков ответил: нет. Перевернул страницу и принялся деловито водить карандашом по строчкам текста.
– Тогда дай двести рублей. Жить не на что.
– До получки?
– До неё.
Не отрываясь от рукописи, Скобляков привстал со стула. Наклонился и достал из заднего кармана брюк деньги.
– На! – протянул Романову сторублевую купюру. – Да, кстати! А когда у тебя получка? Ты же говорил, нигде не работаешь?
Романов взял деньги. Направляясь к вешалке, сказал, что получка у него будет тогда, когда в журнале «Родная речь» ему выплатят гонорар.
Скобляков вскочил со стула.
– Отдай мои деньги!
Романов остановился. Спросил: в чем дело.
– Ты же сам только что сказал, что напечатаешь меня сразу после Январского? Через два номера!
– Я сказал: отдай!
Романов удивленно пожал плечами. Постоял, подумал и, аккуратно расправив купюру, положил ее на редакторский стол.
– Вот, забирай. Только ради бога не плачь. Хорошо?
Он хотел сказать что-нибудь обидное, например, о том, что деньги портят людей, но вовремя спохватился, вспомнив, что Скобляков, который всю жизнь проработал в редакциях различных изданий, где оклады редакторов редко превышали заработки технического персонала, в деньгах нуждался едва ли не больше его самого.
