Трёхдневная запланированная командировка отменилась. Самолёт, едва набрав высоту, неожиданно развернулся и спешно приземлился в аэропорту взлёта. Пассажирам ничего не объяснили. Лишь командир не своим, как показалось Марте, голосом извинился за сорванный полёт. И всё. Не умеющая сдаваться Марта просидела в аэропорту несколько изнурительных часов, но обещанного запасного лайнера так и не предоставили. Оставалось только возвращаться домой. На заднем сиденье такси, спрятавшись от всего мира, в беззвучном режиме, Марта приняла наконец решение, то самое, так долго отодвигаемое, а теперь уже просто вынужденное. Увы, Марта знала, что ждёт её дома, вернее, что дома её как раз не ждут. И вот уже почти приехали, и слёзы успели высохнуть, и подбадривал сквозь приоткрытое стекло несущийся навстречу воздух. Подходящий момент.
Что Тимур ей изменяет, она догадывалась, больше – была уверена. В последнее время она всё чаще закрывала глаза на его отлучки, на поздние съёмки, ночные показы. Он возвращался с заготовленной легендой – она делала вид, что верит. Так делают многие женщины. Делают вид. Полный фальшивой покорности вид, что верят, что всё по-прежнему, что правды нет. А правда в том, что пришло самое ненавистное, прогоняемое, отодвигаемое время – время расставаться, и, хотя Марта знала, что их отношения обречены с самого начала, подготовить себя к этому дню так и не смогла.
По телу побежали колючие, словно металлическая стружка, мурашки. Металл был везде. В его припаркованном у дома «мерседесе», в расплавленном августовском воздухе вокруг, в пронзительном крике чаек, в стальном привкусе измены во рту. Мелькнула мысль уехать, да, уехать, а потом позвонить ему, предупредить, что возвращается, и, если она ему до сих пор дорога, он всё сделает правильно и не допустит в их жизнь правду. Всё так, но Марта Акатова принятых решений не меняет.
А ещё была надежда. Ох уж эта надежда! Она толкала плечом тяжёлую входную дверь, когда проскользнул её призрак. Слабое, невесомое облако надежды, надежды увидеть его дома одного, красивого и невиновного. Облако рассеялось в прихожей над чужими, небрежно сброшенными женскими туфлями.
Не помня себя, прошла в гостиную, туда, где горел свет и бормотал телевизор. Любимая гостиная пуста, стыдливо отводит глаза от стола. А там фрукты, шампанское, сыр, шоколад – гастрономический приём обольщения, истёртый до дыр. Марта убавила звук, прислушалась. Со второго этажа доносился шум воды. На непослушных ногах, словно на эшафот, поднималась Марта на второй этаж, не узнавая собственный дом. Такой удобный и уютный еще утром, теперь дом казался логовом врага.
Ещё этим утром, тянусь через Тимура к вопившему на тумбочке будильнику и походя целуя его плечо, Марта чувствовала, что не готова отказаться от Тима. Сулящее настоящую боль шарканье измены услышала она чуть позже, после завтрака, когда сжалившийся над ней Тимур, видя, как Марта не может справиться с дорожной сумкой – та никак не хотела вместить все необходимые в командировке вещи, – решительной рукой начал сам её собирать. Со словами «куртки вполне достаточно» он выкинул пудровый кардиган, мольбы Марты не спасли домашние тапочки – «наверняка есть в гостинице», – и учебник испанского – «не думаю, что в Новосибирске все поголовно говорят на испанском» – тоже был приговорён. Сумка полегчала, удовлетворённый проделанной работой Тимур легко провизжал молнией: «Другое дело». Марта, вздохнув, пошла в ванную. Вот, выйдя оттуда, она и заметила брошенный на кровати и о чём-то пищащий телефон Тимура. Самого Тимура в спальне не было. Экран вспыхнул, и Марта невольно прочитала: «Люблю тебя, мой медвежонок». Так и не осмелившись на разговор с «медвежонком», Марта вызвала такси и уехала в аэропорт.
