Кафе около Триумфальной арки. Я почти всегда сижу на одном и том же месте. В глубине зала, слева от стойки бара. Я не читаю, не шевелюсь, не проверяю мобильник, я жду.
Жду человека, который не придет, и от нечего делать наблюдаю за тем, как ночь опускается на «Пристань звезды».
Расходятся последние коллеги, звучат последние тосты, последние плоские шуточки, еще около часа царит полный штиль, и наконец Париж оживает: по улицам рыщут такси, взрослые девочки выходят из леса, хозяин приглушает свет, официанты становятся словно моложе. На каждый стол они ставят свечку – не настоящую, восковую, а ту, что мерцает, но не течет, – и украдкой дают мне понять, что надо бы что-то еще заказать или уж место освободить.
Я заказываю еще выпить.
Это седьмой раз, не считая двух первых, когда я в сумерках прихожу выпить в это злачное место. Я точно это знаю, потому что сохранила все чеки. Поначалу я, должно быть, воображала, что оставляю их себе на память, по привычке или из фетишизма, но теперь?
Теперь я признаю, что делаю это для того, чтоб мне было за что уцепиться, когда я сую руку в карман пальто.
Существование этих клочков бумаги доказывает, что… и что же все это на самом деле доказывает?
Да ничего.
Что жизнь дорога у могилы Неизвестного солдата.
Час ночи. Снова впустую. Возвращаюсь домой.
Я живу возле кладбища на Монмартре. Никогда в жизни не ходила столько пешком. Раньше у меня был велик – по прозвищу Жанно, – но я его недавно потеряла. Уже и не помню, когда именно. После вечеринки у незнакомых мне людей, которые живут, по-моему, где-то возле вокзала Сен-Лазар.
Молодой человек тогда проводил меня до своего дома. Идя с ним под ручку, я веселилась, а вот в его постели уже нет. Кошачий лоток, узорчатое постельное белье, постер «Бойцовского клуба» над его икеевской кроватью, в общем… я не могла.
Я напилась меньше, чем ожидалось.
Послать куда подальше, внезапно протрезвев, – со мной такого раньше не случалось, и я себя чувствовала препоганейше. Ведь все-таки я была бы вовсе не против. Да, мне бы очень даже хотелось немножко забыться. Мне это нравилось. К тому же Брэд Питт и Эдвард Нортон не так уж плохи, чтоб держать нам свечку. Но что поделать, меня предало мое тело.
Как такое возможно?
Мое тело.
Такое милое…
В тот момент я бы этого не признала, но сегодня вечером, после стольких километров, пройденных в одиночку, после всей этой пустоты, тщеты, нехватки, постоянной нехватки всего везде, я вынуждена смириться: да, это из-за него.
Все из-за этого паразита, чья подрывная работа впервые проявилась тогда, в этой уродской постели.
Я сидела голая и разочарованная, в растерянности прижавшись спиной к стене, как вдруг он стал утешать меня таким противным голосом:
– Эй… Ты все равно можешь остаться, ага…
Если бы у меня был под рукой карабин, я бы выстрелила ему в голову.
