Римма отодрала усохшую приколоченную к двери доску. Пошурудила в замке огромным ключом, механизм невнятно пробурчал, клацнул ржавыми зубами, щёлкнул несмазанной челюстью и впустил в дом новую хозяйку. Римма пригнулась и вошла в «родовое поместье». Дом осел, казалось, пол под крупной женщиной качался, как верёвочный мост. Побоявшись, что половицы рухнут вместе с ней в подвал, плюхнулась на скамью, стоявшую при входе. Лавка встретила гостью более радушно, только охнув от неожиданности. Римма включила фонарик на телефоне, скорее по привычке. В комнате с тремя окнами и без того было светло. Вспомнила, что, выходя из дома не проверила заряд в сотовом. Пятьдесят процентов, нормально. Видела провода, тянущиеся к дому, значит, свет есть. Посмотрела на иконку сотовой сети. То появляющаяся, то исчезающая одна палка. Ядрёна балалайка. И как Серёга меня теперь найдёт в этом Бермудском треугольнике. В правом углу, на полочке, устланной истлевшей тряпицей с остатками кружев по кайме, послышался шорох. Мыши, что ли? А когда-то там прабабка держала иконы.
Полуденное солнце вырвалось из серой ваты туч и воровато заглянуло в старый дом. Римма тут же выключила фонарик, чтоб не разряжать батарею. Как можно осторожнее, подкралась к красному углу. Вниз, по стене, сиганул огромный паук, оставляя тонкий серебристый след. Римма пошатнулась, схватившись за стол у окна, проклиная свое пластиковое колено и неповоротливость. В этот момент в дверь три раза стукнули чем-то металлическим.
– Кто там? – рука дёрнулась к бедру, где привычно находилась кобура. – Тьфу, ты в отпуске, майор Киборг, остынь, – адреналин погулял в крови и бросил в дрожь. – Кто-о, я спрашиваю, – рявкнула она, чтоб успокоить нервы.
– Ой, это я, местный, стало быть, старожил.
– Что надо?
– Думал, вандалы всякие ходють, бродють, опять же, мирным людям жить мешають. Все жёлтые шары ищут. Сдались им энти шары. Это от них я Фёклин дом досками-то заколотил. А вы, стало быть, ейная родня?
– Понятно теперь, где иконы. Стало быть, родня. Правнучка. А в деревне кто-нибудь остался? – Римма оглядела плюгавого старика в длинном поношенном, выцветшем, как и хозяин, плаще.
– А-то, остались. У нас тут места богатые: грибы, опять же, брусника, земляника, вот много морошки, опять же, в этом году. Надо вам за морошкой? Там гиблое место главное, опять же, обойти, я подскажу. Може и сам с вами снаряжусь. – Он хитро улыбнулся и потёр рукавом свой длинный в красных прожилках нос, будто хотел чихнуть. Открыл широко рот, зажмурился и резко продолжил: – Так много ягод, опять же, что без машины-то не увезёшь.
– Да я не по этим делам, дед. Мне бы продать халупу. А машина будет, сослуживец попозже приедет.
– Сослуживец – это хорошо. Служивые люди, опять же, очень хорошо. Ну я попозже загляну, поспрашиваю пока у кого интерес имеется.
Старик исчез среди кустов черноплодки, что разрослись вокруг дома, спрятав покосившееся строение от чужих глаз.
У Риммы резко закружилась голова. Как ненавидела она эти приступы. Туман в сознании испарился, она увидела перед собой дорогу, ту, по которой шла сюда от станции. Узнала дерево, обгоревшее во время грозы, загнутое в узел. Отчётливо услышала конское ржание, визг хлыста, незнакомую речь. Навстречу катилась телега. Под уздцы вёл мощного рыжего коня парнишка. В длинной рубахе, расшитой жилетке, широких штанах и лаптях. В телеге сидела девчушка в платье-балахоне и платке, повязанном на шапчонку. «В лаптях, он, ядрена балалайка, блин, че за театральная постанова».
– Свейки, – крикнул белобрысый мальчик, приветственно подняв хлыст, ничуть не удивившись незнакомке.
– Чего? – опешила Римма. – Говори на понятном.
