За окном сгущаются сумерки, окутывают верхушки деревьев, что видны из моего окна, разводами ложатся на клочок тяжелого синего неба. Скоро разразится буря. Ветер крепчает, солнце поблекло и медленно катится за горизонт – или за грани разумного, не все ли равно.
Мне зябко, даже холодно – слабый огонек свечи не согревает медленно коченеющие пальцы. Толку от него никакого, я едва вижу собственные неуверенно выведенные буквы. Пишу и понимаю, что слово за словом, вместе с остатками тепла улетучивается моя решимость. Сил и времени рассказать эту историю у меня все меньше, надежды, что выйдет складно, немного, но я попробую. Я должна успеть – это все, что сейчас важно. Быть может, кто-то когда-то прочтет эту рукопись, и тогда все не напрасно.
История, о которой пойдет речь, началась двадцать шестого мая две тысячи восьмого года. В тот день мне исполнилось шестнадцать лет, и ровным счетом ничего не изменилось. В шестнадцать солнце не стало ярче, люди добрее, а я умнее или красивее. Все меня поздравляли. Поздравления дома и в школе сливались в эдакий воздушный шарик, вместо воздуха наполненный однообразными фразами. Счастья, здоровья, удачи, успехов в учебе, всего самого наилучшего… Выпусти из шарика воздух, и пустые слова со свистом вылетят наружу. В поздравлениях мне виделась фальшь, в глазах одноклассников, даже собственных родителей – равнодушие.
Поздравления сыпались всю первую половину дня. После третьего урока позвонил Дима.
– Привет, Вера, – тихо сказал он в трубку. От его голоса, глуховатого и прокуренного, у меня всегда мурашки по коже.
Я прошмыгнула в женский туалет подальше от гула школьного коридора.
– Привет.
– Пойдем вечером в кино?
– Сегодня?
– Да.
– Почему сегодня?
– Думаешь, я забыл? – я прикрыла глаза и увидела в мельчайших деталях, как он лукаво улыбнулся одними глазами. Хотя глаза Димы, карие с зелеными крапинками у самого зрачка, редко вторили его словам. Когда он старался выглядеть серьезно, глаза его задорно блестели.
– О чем?
– Вера!
– Что? Погоди секунду.
Я заткнула одно ухо пальцем. В туалет просачивался топот, вой и победные визги – все, чем наполнена самая обычная перемена самой обычной школы.
– Я люблю тебя, – вдруг сказал Дима.
Шум из-за неплотно прикрытой двери почти заглушил его слова.
– Что?
– Я люблю тебя.
Я прислонилась спиной к прохладной кафельной стене.
– Правда?
– Да.
Это было, наверное, десятое его признание в любви или двенадцатое. К тому времени эти признания, такие легкие и привычные, что я перестала воспринимать их всерьез, успели мне наскучить. Нет, Дима не лгал, просто я не ценила его любовь, уже не детскую и не подростковую, но еще не взрослую.
– Докажи! – сказала я, чтобы не признаваться в ответ.
– Сегодня докажу. Ну что, пойдем?
– Ладно.
– У тебя какой-то невеселый голос.
– У меня скучный школьный голос.
Я посмотрела в окно туалета. На фоне сочной зелени пестрела и переливалась всеми оттенками лилового, синего и голубого душистая сирень. Солнце жгло, как лампой накаливания. Учиться не было уже никаких сил, но учеба тянулась и тянулась. За двадцать третьим следовало двадцать четвертое, потом двадцать пятое мая. Вот уже и мой день рождения, почти всегда выпадающий на начало летних каникул, наступил, – а мы по-прежнему делаем вид, что учимся, просиживая штаны и юбки в душных классах.
– Подумаешь – пара дней всего осталась. И вообще, имей в виду: у именинников всегда хорошее настроение.
