Тяжелые капли дождя гулко стучали по крыше кареты, барабанной дробью вплетаясь в грохот колес. Ридус Ланье, крепко державшийся за ручку на двери экипажа, сидел ровно, глядя в полутьму перед собой. В карете, нанятой на вокзале, он оставался единственным пассажиром. Никто не мешал ему сосредоточиться, никто, кроме проклятого дождя, уже неделю заливавшего Магиструм, да жестокой тряски, которую не могли предотвратить даже новейшие патентованные шины, отлитые в мастерских на южных окраинах города. Осень уже начинала отбирать дни у лета, и погода портилась день ото дня.
Нахмурившись, Ридус спрятал острый чисто выбритый подбородок в высоком вороте черного плаща. Съежился, пытаясь скрыться от пронизывающей осенней сырости, захватившей власть в городе, так неосмотрительно построенном недалеко от болотистого русла Ильда. Спрятаться не удалось. Намокший под дождем плащ неприятно холодил плечи, а ставший влажным ворот раздражал кожу.
Раздраженно расстегнув верхнюю пряжку плаща, Ланье вытащил белый шелковый шарф и плотнее обмотал горло. Он был зол – на погоду, на опоздавший пароход из Механикуса, на самого себя и на весь белый свет. Детали, что он заказал еще неделю назад в городе механиков, задержались. Он ждал целую неделю, мучаясь от вынужденного безделья, и ничуть не продвинулся в теории механизма, потому что никак не мог подкрепить свои изыскания практикой.
Сегодня, в день прибытия долгожданной посылки, он с обеда дежурил на вокзале, дожидаясь ежедневного парохода из Механикуса. Но, словно назло ему, чудесная машина на паровом ходу, что двигалась по двум железным рельсам, опоздала. Изобретение механиков снова дало слабину, и, как выяснилось уже после прибытия парового экипажа, его чинили полдня, прямо посреди пустоши, через которую и был проложен железный путь. К тому времени, когда пароход прибыл на вокзал, вечер уже плавно перешел в ночь, а Ланье искусал до дыр свои новые перчатки, что заказал в лавке Петруса не далее как три дня назад.
Едва заполучив в руки саквояж с деталями, собранными механиками по его собственным чертежам, Ридус, бледный от бешенства, нанял первый попавшийся экипаж. Переплатив за дорогу вдвое, он добавил сверху за то, чтобы кучер не брал попутчиков. Теперь, трясясь на жестком сиденье, он никак не мог вспомнить то изящное решение, что пришло ему в голову сегодня с утра. Он ясно помнил, что придумал, как вычислить верный угол сочленений при движении по неоднородной поверхности, но никак не мог вспомнить, что именно он придумал. Проклятая нервотрепка вышибла из головы все идеи.
Раздраженно махнув рукой в темноте кареты, Ридус нахмурился. Ему хотелось надеяться, что все эти треволнения того стоили. Но если инженеры ошиблись хоть на долю миллиметра и детали не подойдут к его новому механизму…
Ланье глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться. Холодный влажный воздух мигом остудил его гнев. Поежившись, он поднял руку и отдернул бархатную шторку на дверце кареты.
За мутным стеклом проплывал Магиструм. Огромные каменные дома высились над мощенной булыжником мостовой, как острозубые скалы. Взглянув наверх, Ланье не заметил ни малейшего просвета, – казалось, стены домов, эти бурые полотнища с окнами и железными перилами балконов, уходят в бесконечную хмарь, окутавшую город. Тяжелые тучи опустились мохнатыми боками прямо на дома, заставив погаснуть и солнце и луну. В этом густом супе из ночи и дождя были видны лишь редкие светлые пятна газовых фонарей. В домах светились окна, но робко, едва заметно, прячась за шторами и тяжелыми ставнями.
Экипаж замедлил ход, повернул и начал спускаться по дороге, ведущей к центральной площади. Ридус приник к окну, – отсюда было прекрасно видно здание Магиструма, давшего название всему городу.
