Господь создал людей равными.
Полковник Кольт дал некоторым преимущество.
Старший сержант Калашников опять уравнял шансы.
Неизвестный дежурный ракетной шахты уничтожил все одним нажатием кнопки.
Грязный снег почти сошел. Расползался черно-серыми комками, оставшимися от апрельских сугробов. Жирная жижа под ногами чавкала и старалась оторвать подошвы. Кто-то шел тут недавно и попался – из непролазного месива скалилась гвоздями желтая подметка. Лил дождь.
Мертвый город целился пустыми проемами окон, наваливался свинцовым безразличием. Ветер между высоток пел непонятное, заставлял останавливаться все чаще и чаще, спотыкаться и падать на колени прямо в вязкое месиво.
Проводник не прогадал с выходом, рассчитав время и день. Вернее, ночь. Весенняя буря обрушилась неожиданно для всех, кроме него. Люди выбирались наружу и топали в кромешной тьме, связанные в длинную цепочку. Шептались про нечистую кровь, про биологическое заражение на Ташкентской, где жил проводник, про…
Люди всегда шепчутся о ком-то или о чем-то, непонятном и пугающем. Долговязый проводник, в длинном кожаном плаще, лишь поводил глубоким капюшоном, надежно прятавшим лицо. Хобота противогаза или намордника респиратора у него никто не видел. Зато тот знал свое дело, как собственные… шесть пальцев правой руки.
Ни одна тварь не попалась ночью, когда он безжалостно гнал беглецов, порой даже зуботычинами. Никто не показался на мертвых улицах в едва занявшемся рассвете, превратившем черное в серое. Блестевший от воды плащ мелькал по сторонам, пропадал, снова появлялся и вел за собой – вперед и вперед. Быстрее, еще быстрее…
Люди шли. Двадцать человек, шесть семей с пятью детьми. Беглецы, что решили выбраться не только из подземного ада. Из преисподней, пожиравшей сознание тех, кто уцелел, все больше и больше. Ноги сами несли подальше от кровавой бездны, грозившей вот-вот поглотить всех, кто жил под несчастным городом на берегу реки.
Останавливались два раза. Проверить комплекты защиты, сменить фильтры, перемотать, если нужно, портянки. Некоторые так и тянулись к подсумкам с пайком, но замирали, заметив проводника, пугались черного провала капюшона. Тот, кто прятал под ним лицо, дал слово доставить к Красному Яру двадцать живых людей. И явно собирался сдержать обещание. Плевать ему на чей-то голод.
Двигались осторожно. От светлой громады «Союза», смотревшей в небо у Российской и до Аэрокосмического, прячась в старенькой бензозаправке напротив. Оттуда прямо, прижимаясь к Ботаническому саду и его живой лохматой гриве, к остаткам телецентра, изломанные вышки которого гудели в высоте.
Ночь и утро перетекли друг в друга совершенно незаметно. Вот-вот, где-то там, на востоке, светлела полоска, раскрашивая тьму в полутень и…
Серое заливало собой все вокруг. Наползало на бывшие когда-то бело-голубыми высотки с левой стороны, что тянулись от кондитерского комбината и до самой больницы Калинина. Прятало арку у входа в Ипподром и так и не выросший храм рядом. Стелилось по длинной змее Московского шоссе – его испещренная трещинами лента лежала прямо под ногами и вела к свободе… Или тому, что им хотелось увидеть в конце пути. За что заплатили проводнику, не-чистому с проклятой Пятнашки, двумя «семьдесят четвертыми», из тайника группы. Самому проводнику выдали аванс цинком «пятерки», распихав остатки по карманам и рюкзакам. Основная плата, семнадцатилетняя рыжая красотка, ставшая прошлой зимой сиротой, шла в середине группы, и ее прикрывали двое мужчин.
Серое вокруг клубилось туманом, сменившим дождь и шквал. Влажная тяжелая взвесь перекатывалась волнами, в ней едва проступал остов одинокого рейсового автобуса-великана, почему-то с четко видимой табличкой за лобовым стеклом.
