Жизнь – замечательная штука, если относиться к ней снисходительно, подмигнул себе в зеркало Слава Сверлицин и забросил в рот две таблетки феназепама. Нет, он не был наркоманом или тайным апером, просто слышал от приятелей, что транквилизаторы расслабляют нервную систему. А Коля был очень закомплексованным юношей. Во-первых, скованность мешала ему знакомиться с девушками. А он был уверен – предназначение мужчины, как у бога – совершенствовать и преображать мир. Но как его преобразишь без увеличения численности популяции? Тот-то. Нужен постоянный контакт с противоположным полом, а его-то как раз у Коли и не было. Никогда.
А, во-вторых, сегодня наступило 31 декабря, день, когда сбываются самые невероятные мечты. Об интимной стороне вопроса Слава даже и не мечтал, но вдруг что-нибудь интересное, неординарное, непрозаичное да и произойдет? Потому Коля и решился на столь дерзкий поступок – украсть из маминой аптечки две таблетки феназепама. Чем черт не шутит, вдруг поможет? Водку же Сверлицин в свои 17 лет не переносил на дух.
С двумя «колесами», конечно переборщил. Голова куда-то сразу поплыла, ноги сделались ватными, захотелось спать. Но потом, когда обдуло тяжелым декабрьским ветром, стало вроде бы легче, даже поднялось настроение. Появилось желание целовать ручки всем проходившим мимо дамам, даже давно вышедшим в тираж. Или это был самообман. Впрочем, какая разница? Мы воспринимаем мир не таким, какой он есть на самом деле, а каким хотим его ощущать.
Не успел переступить порог обувной фабрики, куда устроился посыльным, чтобы перекантоваться до армии, сразу вызвали к шефу. Семен Евгеньевич Гибельсон неспокойно фланировал по кабинету: то медленно кружил золотой рыбкой по сирийским коврам, оставляя на дорогом ворсе грязь от высоких, сшитых по личному заказу белых полусапог, то навозной мухой прилипал к окну, вглядываясь в дымящие заводские трубы, и жужжал, жужжал себе чего-то под нос. При этом постоянно снимал и вновь надевал, порой вверх ногами очки в оправе из слоновой кости, шевелил раздвоенным, похожим на абрикос подбородком
Заметив Сверлицина, усадил перед заваленным бумагами рабочим столом, пододвинул коробку с надкусанными тульскими пряниками. Один из них попробовал сам, положил в карман. Директор явно нервничал, не знал с чего начать.
– Видишь ли, Сверлицин…. А почему у тебя фамилия такая ненадежная – Сверлицин, у тебя что, постоянно сверлит в одном месте?
– Я же не спрашиваю, почему у вас фамилия почти гитлеровская? – транквилизаторы явно раскрепостили дух Славы.
Семен Евгеньевич выпучил селедочные глаза, которые, казалось, запахли рассолом с хреном. Но вдруг хихикнул, потом погрозил пальцем с массивным черным перстнем:
– А ты не промах! Сверло, точно. Ладно, не все корабли тонут, даже с отвратительными именами. У меня для тебя поручение, сугубо конфиденциальное, выручай. Ты на фабрике человек новый, почти никого не знаешь, тебя редко видят. А дело требует исключительной деликатности и, не побоюсь этого слова, секретности. От того как ты его выполнишь, будет зависеть не только твоя карьера, но и…
– Жизнь, – сделал предположение Слава и поежился. Только этого еще не хватало, пришел в сугубо гражданскую организацию до призыва полоботрясничать, а тут уже как на фронте – жизнь на кону. Вроде, тапочки с валенками шьют, а туда же.
– Да нет, – поморщился шеф. – За кого ты меня принимаешь? Я имел в виду материальное благополучие. Выполнишь все как надо, рванешь со своими нимфетками в Ниццу на две недели или на Мадейру, там тоже хорошо. Словом, не обижу.
