Многосемейная хроника

Автор приносит глубокую признательность Борису Гринфелду, благодаря необузданной доброте которого эта книга смогла увидеть свет.

ИЗДАТЕЛИ БЛАГОДАРЯТ художников, передавших свои произведения в фонд альманаха «Петрополь»: Эрнста Неизвестного, Юрия Брусовани, Глеба Богомолова, Нугзара Кахиани, Нодара Аргвлиани, Владимира Жигулина, Елену Зайцеву, Анатолия Колесникова, Петра Охту, Валерия Иванова-Военушкина, Ирину Власову, Владимира Духовлинова, Александра Буровцова, Светлану Иванову, Елену Казарину, Бориса Энгельгардта, Владимира Стригалева, Татьяну Еникееву, Сергея Алипова, Бориса Александрова, Аркадия и Элину Котляр, Елену Грицман, Виктора Тихомирова, Анатолия Клеймица, Надежду Шевцову, Валерию Самойлову

Особая благодарность компании «ФИННЭЙР», Петербургскому комитету литераторов, Гуманитарному фонду «Свободная культура»

Прочтите все это, мальчики и юноши, с душевным участием.

Отлох Эммерамский

И при смехе иногда болит сердце, и концом радости бывает печаль

Притчи Соломона, 14:3

Картошки разные бывают.

В. Пчелкин

кв. № 75

Случалось ли вам в минуту душевной рассеянности встречать на себе укоризненный взгляд трески, которую вы жарите на сковородке?..

Д. Беннет

Книги – что дети. Некоторых ждут не дождутся, потому как запланированы были и супруг "добро!" сказал. Счастливые книги – счастливые дети. Они – персонифицированное веление времени. В их появлении на свет все ясно, да и зачинаются они с тем нестеснительным вдохновением, за которым стоит трезвый расчет и глубокая идейная убежденность.

А есть же – незнамо от кого пошедшие – может от климата, а может от соседа Федора, который на прошлой неделе в обеденный перерыв забегал.

И вот когда-нибудь торкнется где-то внутри это живое и еще свое, торкнется, да и не отпустит боле. Тут, вроде, жить надо и дел невпроворот, а у него сердечко простукивает, да и на тебя такая мечтательность нападает, что и не до спешных дел вовсе – все о нем – о маленьком – думается, да и живется уже для него.

Это значит – нагулял.

Как уже многие начали составлять повествование о совершенно известных между нами событиях, как передано нам то бывшими с самого начала очевидцами и служителями Слова, – то рассудилось и мне, по тщательном исследовании всего с начала по порядку описать тебе, достопочтенный Феофил, чтобы ты узнал твердое основание того учения, в котором был наставлен.

Никита Фомич был зачат после получки. И хотя водка тогда стоила не в пример нынешней, но, с другой стороны, и годы тянулись тяжелые, послевоенные, так что родился он не каким-нибудь трехглазым и восьминогим, а только не в меру тихим, светлым да со странностью.

Безответственные родители заразили бессмертный дух бренной плотью и таким образом частично избавились от налога за бездетность, что при неуклонном и потому медленном росте благосостояния оказалось вовсе не лишним.

Жизнь тогда стояла обычная, героическая, и попривыкший к ней Фома Фомич все сознательное время проводил на работе, так что вечером, по причине большой физической усталости и душевного отупения, в основном сидел до ночи в углу, да рассеянными руками перебирал пошитые за день женой распашонки, не понимая даже, рад ли он надвигавшемуся на его семью событию.

События этого ожидали они с Марией Кузминичной долго, так долго, что и желания-то продолжаться в детях своих почти не осталось, а только словно боль старая, в спешке залеченная, иной раз поднималось что-то в душе, и тогда любили они друг друга, любили с болью этой, отчего оно слаще, да и памятней было.

В этой тоске своей, однажды, еще перед войной, подобрал Фома Фомич на улице котенка, ну, да ведь только живое существо редко в какой коммунальной квартире прижиться может. И хотя Фома Фомич с Марией Кузминичной на соседей пожаловаться никак не могли, судьба Барсика сложилась так, что прожил он не более года. Впрочем, и в его смерти обвинить было никого невозможно, ибо проистекла она от собственной его невоздержанности.