На огромном транспаранте, висевшем над пустынной в этот поздний час улицей, виднелись три буквы, «Р Н И», обрамлявшие гигантскую русскую свастику. Канаты, которые держали материю, были натянуты слабо и свастика хищно покачивалась в ночном ветерке. Тихон запахнул штору. Смотреть на это, да еще и под окнами собственной квартиры, было выше его сил. Тяжело ступая, Коростылев прошел к столу и включил настольную лампу. Конус света выхватил какие-то бумаги, письма, пришедшие за время его отсутствия. Его жена, Галя, тихо спала в соседней комнате, так до сих пор и не услышав прихода Тихона. Ему не хотелось ее будить, но на поиски необходимого он может потратить больше времени, чем ему отпущено боевиками националистов. Отворив дверь спальни, Тихон, замер на несколько мгновений и с грустью смотрел на дышащее под одеялом тело жены. Свет фонаря проникал сквозь какую-то щель в занавесках и выхватывал из темноты часть безмятежного Галиного лица. Подойдя к жене, Тихон легонько коснулся ее плеча.
– Это я. – Полушепотом сказал Коростылев. – Галинка…
– Тихон? Ты? – Послышался взволнованный чуть хрипловатый спросонья голос.
– Я, я. Из-под одеяла навстречу Шраму потянулись две руки.
– Не время сейчас… – Сурово шепнул Тихон.
– Есть у нас тушь и иголки? Задавать вопросы мужу было бессмысленно. Годы совместной жизни, которые и совместными можно было назвать лишь с большой натяжкой, приучили ее к этому. Тихон мог пропасть на месяцы, а потом так же внезапно вернуться. И опять исчезнуть. Через минуту Галина положила на стол перед мужем подушечку со швейными иглами и флакончик туши.
– Спасибо, дорогая, – Отозвался Коростылев.
– Приготовь чего-нибудь… Пока жена возилась на кухне, Тихон выбрал самую тонкую иглу и начал методично, со всех сторон, стачивать ее о наждак. Вскоре толщина показалась Шраму подходящей. Он провел пальцами вдоль острия. Заусенец, которые могли бы помешать, не было и Тихон, выдернув из ушка одной из игл белую нить, стал с усилием наматывать ее на свою иглу, оставляя свободным лишь самый кончик, миллиметра полтора. После этого, он несколькими движениями шариковой ручки набросал на среднем пальце правой руки перстень печатку. Рисунок на нем говорил всякому, знакомому с зековской символикой, что его владелец сидел за «мокрое». Окунув иглу с ниткой в тушь, Тихон начал прокалывать линии на пальце. Потекла кровь. Сперва несильно, но капли из соседних точек сплавлялись в одну кровяную лужицу, срывались, падали на полированную поверхность стола. Галя, пришедшая с кухни сообщить, что все готово, лишь ойкнула, увидев эту картину.
– Вытри потом сразу. – Сказал Тихон, лишь на мгновение отвлекшись от работы. Голый по пояс, с несколькими новыми шрамами, некоторые из которых были совсем свежие, Коростылев сидел перед лампой и ее свет придавал рельефность мышцам на мощных руках Тихона.
– Жаль, – Буркнул он сам про себя, – Жаль что свежак… Ведь недели две показывать никому нельзя будет… Он вопросительно глянул на жену, и та сразу поняла:
– Бинт? Тихон кивнул. Покончив не то с поздним ужином, не то с ранним завтраком, Коростылев отхлебнул сладкого терпкого чая и расслабленно прислонился к стене, наслаждаясь редкими мгновениями покоя.
– Я сейчас уйду. – Сказал Коростылев.
– Если кто будет спрашивать – то не было меня тут. Где я – не знаешь. Галина послушно покивала.
– А когда ты появишься, Тиша?..
– Я позвоню. Махнув не прощание жене, Коростылев быстро зашагал по улице. Галя заметила, что один из пальцев светлее остальных, но через мгновение сообразила, что это бинт. Через минуту транспарант со свастикой скрыл мужа и Галина задумчиво, как это всегда бывало после подобных кратких визитов, стала прибирать в квартире. Она тщательно вытерла кровь со стола, навела на нем порядок, вновь аккуратной стопкой разложив сброшенные на пол и так и непрочитанные письма. Галина снимала занавески, намереваясь их постирать, когда громко застучали в дверь. Потом удар кулака по звонку наполнил квартиру судорожным дребезжанием. Галя открыла. Их было четверо. Трое бледных молодых парней в черных куртках, и один постарше, с седыми висками.
