Поднимаясь в квартиру, Софья Дмитриевна из последних сил боролась со сном. Впрочем, более чем боролась, она истомно его предвкушала, – зная, что совсем скоро ощутит шелковистую прохладу постельного белья и подушка, дохнув ароматом, упруго промнется под головой и все закружится на секунду, а потом настанет что-то неясное и счастливое – этот упоительный сон без сновидений.
В прихожей, как только горничная, приняв ее шубку и пальто мужа, удалилась, Алексей Арнольдович обнял Софью Дмитриевну сзади и поцеловал в шею, под прическу. Побежавшие по спине мурашки, сладковатый запах сигары с коньяком, показалось, взбодрили, и она решила, что надо бы ответить мужу лаской. Да, да, обязательно надо… Но что же это так кресло притягивает? Я сейчас… Только посижу немного…
Проснулась Софья Дмитриевна через пару часов, разбитая, усталая. Позвала:
– Глаша! Помоги!
– Иду, барыня!
– Где же Алексей Арнольдович?
– Так с визитами поехали. Нынче ж первое число.
– Ах да! Бедный… бедный…
Выбравшись из пышного платья и лежа уже в кровати, она несколько минут не могла уснуть, огорченная тем, что не случился у нее тот желанный сон, и теперь уж, наверно, не случится, а то, что ей явилось вместо, было чем-то серым и душным, как теплый туман.
Вскоре ей привиделся ротмистр Яковенко, который голубоглазо сияя, изрекал безыскусный каламбур: «Предвкушать бывает слаще, чем вкушать». И это было именно так, хотя ротмистр ничего иного, кроме женщин, иметь ввиду не мог.
Потом Софья Дмитриевна торопливо шла по Неглинной, испытывая отчаяние: на домах, если и попадались, то только зеленые билеты – те, что говорили о сдаче в наем комнат, и ни одного красного, предлагающего квартиру. Тут же вполне закономерно появилась Вера Николаевна; переливая, как всегда, букву «л» в букву «в», она жаловалась «говубушке Софье Дмитриевне», до чего трудно сейчас нанять квартиру. Вот им с мужем удалось найти только из пяти комнат, а где содержать прислугу? Можно ли обойтись без гостиной, столовой, спальни и кабинета? Ну да, у них нет детей и можно обойтись без детской, но все равно… безобразие!
Им с Алешей тоже пока Бог детей не дал… Но они молоды, и все еще впереди… Она увидела Алексея Арнольдовича, который стоял в вицмундире перед огромным зеркалом в их спальне и подкручивал усы. Они у него острые на концах, а перед этим завиваются в тугие трубочки. Щекотят всегда, но не колются. Да, не колются… Софья Дмитриевна любила мужа.
Она открыла глаза: Алексей Арнольдович целовал ее в щеку.
– Ты вернулся? – улыбнулась она. – Который час?
– Семь вечера.
– Как я тебе сочувствую! После бессонной ночи весь день на ногах!
Софья Дмитриевна села в кровати, окинула себя в том самом огромном, в массивной оправе зеркале, перед которым ей только что снился муж и которое досталось им от прежних хозяев квартиры. «Немного веки припухшие. А так ничего – глазки блестят, щеки со сна румяные, волосы еще не развились, лежат колечками на плечах…» Оставшись собою довольна, она подумала о зеркале: «Ему совсем не место в спальне. Сказать, чтоб перевесили в гостиную. Или прихожую». И вернулась к разговору:
– Откуда взялась эта нелепая традиция: непременно первого января наносить визиты начальству?
– Не нами придумано, не нам и отменять, – сказал Алексей Арнольдович, устало погружаясь в кресло. – Не сердись, милая, что я вот так – в мундире… Сейчас минутку передохну и переоденусь.
– Не торопись. Мне нравится, когда ты в мундире.
Статный, с двумя орденами – Анны и Станислава – Алексей Арнольдович, конечно, был хорош. Особенно привлекало его лицо, которое удивительно сочетало в себе мягкость и волю. Было оно крупное, вытянутое, скуластое, с бороздами-складками, бегущими от крыльев носа под холеные усы, и светлым взглядом улыбчивых глаз.
