Четвёртый день тополя пылят снежностью.
Сдувать с тебя пушинки, вздрагивая, не смея осквернять дыханием.
Вдыхать пушинки, прильнувшие к твоим губам – в этой гиблой, глухой аллее ты отчего-то чувствуешь себя излишне вольной.
Впивать твои переливы: от плеча и к талии – наивно надеясь на долгий, длинный, тёплый ливень – лишь бы платье, влажное, влилось в неуловимые ложбинки: выступили линии изножья: ненадёжно, обманчиво: припушенные лёгкой кружелью – но небо брызжет на плечи бронзовой пылью – влагает в душу лишь жажду – мы прячемся под струи полумрака в полупустом кафе…
Слушать, как из-под пляшущих пальцев капают пьяные звуки – линк! ланк! лонк! – от палевых клавиш слоится дурман: звучащее марево, и чудятся ландыши – в полнолунную полночь так чутко дышится: мерцающим лучением зрачков, волнами волос – а в них купается мой перстень, всплывает: змея впивается в изящество цветка, в самую чашечку – серебрится змейка вдоль твоей улыбки – не лови так жадно, не сцеловывай искры с мальчишеских пальцев – я стесняюсь: словно сам Рахманинов заласкан в налитую луной полировку рояля: насмешливо следит: я стесняюсь – так жалостливо: жестами пленённой королевы: отталкиваешь руки, рвущие шнуровку – я вызволяю: из плена платья – и коршуном, стремглав, проваливаюсь в небо…
Вот что хочу воскресить. Иначе тополя просто оплешивеют. Я жив, пока я представляю воскрешение…
Неслышный, он покидает святилище славы, вспыливая клубы туч – и грусть волочится по пустоши неба, сметая звёзды моросящей пеленой – а в тучах презрительно посвистывают вслед и щелчком плюют насмешки молний: «Отреченец!». В разостланную хмарь ничком валится вечер. Все часы мира замирают. Приходит ночь сердца, без лун и звёзд – даже лилия, Колыбель Бога, становится цветком Тьмы, наивность и невинность – ненавистью. Те, кто умеют ждать – умеют видеть сквозь мглу – в раскрытый зрачок ночь бросает вороха своих лилий – Те, кто умеют доверять, смыкают веки в кромешной тьме – они надеются на рассвет новой жизни – они знают, что первый же луч раскроет Колыбель, белоснежную.
– Вороха своих чего?
– Лилий.
– Недурно. А ещё?
«Я подобрал Ключи От Всех Дверей. Я подобрал потерянное Смертью», – у двери выставлен органчик – бросай монетку, пискнет диск, скрежетнёт: «Джэнглинь Джэк, хау ду ю ду да да ду», – Кэйвом здесь упиваются – и каждому входящему вливают в ухо тонику грусти: «Do you love me?». Ты ли любишь? – кто щепетилен и чопорен, кто разнуздан и лют – тех здесь не ждут.
Да, попрошу заметить – у входа выставлен органчик, и ошалевшие от городского гула, вваливаясь, стряхивают с плеч навязчивую тьму, поспешно роются в кармашках, кошельках, расшитых портмоне… Успокойтесь. Никто здесь не вслеживается в ваше состояние. Вас тревожит ночь? Никто не выслеживает, какую дань вы платите бессоннице. А в нашем грубенорье ночь навязчива, путается в ноги баснословными шлюхами и косноязыкими попрошайками, а есть ведь еще и люди, никогда не видевшие собственных теней. Особая такая разновидность кротов-кровососов. Не беспокойтесь – у нас их не ждут.
Что вы, какие коктейли! У нас не бывает коктейлей – в меню не предусмотрены путаницы и случки. Всё самое ясное – русская водка, французское шампанское, венгерские и молдавские наливки. Детям? Вы с детьми? На весь вечер? Очень лестно! Как насчёт молдавских сказок – о Полуночнике, о железном волке, похищающем невест, о Фэт Фрумосе, обручившем Солнце? Так вам на второй этаж, в Тихий Зал. Что буяните? Этот остролицый стихоплёт, вообще-то, не заказывал коктейль. Он сказал «Bloody Mary». Только – блуд отдельно, Мэри отдельно. Его не троньте. Это Владов. Даниил. Андреевич, конечно. Он, он это придумал. Он придумал на Карпатском бульваре местечко «Для тех, кого ждут».
