- Тебе чего, козочка?
Капли воды, прозрачные-прозрачные, катятся по смуглой коже. От
шеи, по ключице. И ниже, по груди, заросшей черным волосом… А потом
– к животу… И ниже, к…
- Эй! Ты чего тут делаешь?
Моргаю. Майка, мать твою! Приди в себя! Вотпрямщас! В себя!
Мая!
Верхняя пуговица джинсов расстегнута… И пояс мокрый… Еще бы, ведро
воды ледяной с колодца. Да на себя. С размаху. Ох…
- Да черт…
Ведро отброшено в сторону, идет ко мне. Приближается. Огромный.
Ой… Руки, как моя талия, наверно… Если не шире. На плечо можно
сесть и еще место останется…
- Ты чего замерла?
И голос… Ой… Не пугает, нет. Завораживает. Отдается в глубине
тела дрожью, сладкой-сладкой, бьет по ногам, подгибая колени…
- Тебе плохо?
Да, мне плохо. Мне плохо! В глазах темно даже, так мне
плохо…
Упасть не успеваю, подхватывает. И это – тройной удар просто по
мне, мелкой и глупой! Потому что к визуальному прибавляется
осязательное и обонятельное!
Он горячий. Кожа после ледяной воды холодная, а сам он – горячий!
И пахнет чем-то терпким, звериным. Голова кружится. Все
вокруг летит, все вокруг с ума сходит. Или это я с ума
схожу?
Сошла. Точно сошла.
- Да черт!
Ругается, слышу досаду в голосе, несет меня куда-то… Пусть
несет. Хорошо в его руках. Сладко. Все внутри замирает от неясного
предвкушения… Чего-то. Я не знаю, чего, не понимаю
просто.
В старом деревенском доме пахнет пылью, сухими травами и тем
непередаваемым духом деревянного дома, в котором жили из поколения
в поколение, семьями. Хорошо жили, дружно.
Кладет на кровать. Осторожно отводит волосы с лица. Я ощущаю эти
прикосновения ожогом, сумасшествием. Болью. Острой и нужной мне
сейчас.
Открываю глаза. И не дышу. Не могу даже пошевелиться.
У него темные радужки. И черные зрачки. Так не бывает. Не бывает
у людей таких темных глаз. Таких…
А он тоже смотрит. И, кажется, словно впервые видит меня. Словно
совсем не ожидал, и теперь удивлен.
Тяжелые грубые пальцы, убирающие волосы с лица, останавливаются,
а затем, помедлив, проходятся по щеке. Неожиданно легко и мягко.
Трогают губы, послушно размыкающиеся под чужой властью.
Я завороженно слежу, как черные зрачки расширяются. Это особенно
странно на совершенно не эмоциональном грубом
лице.
Он опять ведет пальцем по губам, словно проверяет, насколько
податливые, насколько гладкие.
Я невольно сглатываю, вспомнив, наконец-то, что надо бы и
подышать.
Отслеживает движение моего горла, пальцы дергаются, словно… Словно
хочет руку положить на шею! И наощупь проверить… Еще раз…
Судорожно втягиваю воздух, он возвращается к губам, потом моргает.
И взгляд становится прежним. Спокойным и мрачным.
- Ты кто такая вообще? Откуда здесь?
Он не отстраняется, по-прежнему сидя боком на кровати, чуть
навалившись на меня. И голая мокрая грудь совсем близко. А руки,
огромные, мощные, по обе стороны от моего лица.
Еще чуть-чуть - и наклонится, укроет меня
собой.
А я и пискнуть не успею. Не смогу.
Не захочу?
Облизываю губы, дышать становится совершенно нечем.
Хмурится, смотрит на губы, выдыхает.
- Ты немая?
Блин… Немая, да. И дурочка. Такая дурочка…
Киваю.
- Черт…
Он медлит чуть-чуть, словно прикидывает, что дальше делать, а
потом отстраняется.
Рывком отжимается на руках, встает, оставляя после себя только
ощущение тепла рядом. И твердых подушечек пальцев на
губах.
Привстаю, а затем аккуратно сажусь на кровати, смущенно поправляя
задравшийся сарафан.
Ловлю темный внимательный взгляд на своих ногах, замираю,
глядя на него снизу вверх.
Ругается и отворачивается.
Смысл его ругательств понятен. Он в растерянности, не знает, что со
мной делать.
Встаю, жестами указываю на выход. Мне кажется, что нам здесь нельзя
вдвоем.
