Вой ветра за окном похож на стон раненого животного. Бессильный,
полный боли и безнадежности.
Он проникает в мой сон не резко, но так настойчиво и тягостно,
что не сразу понимаю, сплю еще или уже нет.
Темнота, полная, абсолютная, черт бы побрал эти шторы
блек-аут.
Терпеть их не могу. Как и все в этом проклятом темном доме.
Ощущение, что кто-то смотрит из темноты, непередаваемо.
Жутко.
И в горле пересыхает от боли.
Хочется пить.
Щелкаю выключателем, запуская хоть чуть-чуть тепла в эту
непроглядную темень.
Мягкий свет ночника не режет глаза, позволяя постепенно
привыкнуть к тому, что в мире все же есть краски.
Сажусь на кровати, провожу ладонью по спутанным за время сна
волосам.
Так…
Надо попить и ложиться снова спать. Новый день потребует новых
сил. А у меня и без того с этим не густо, чтоб еще и
полусонничать…
Встаю, в легком сонном коматозе, натыкаясь на все подряд на
своем пути, шлепаю к столику, где горничная оставляет воду.
И замираю посреди комнаты, словно пугливый олень, бредущий ночью
к водопою и услышавший хрустнувшую под лапой хищника ветку.
Нет, в комнате ничего не хрустит, но ощущение чужого присутствия
невероятно яркое.
Почему-то сжимаю себя поперек груди, словно пытаясь прикрыть
напряженно натягивающие шелк маечки соски от постороннего
пристального взгляда.
Знакомого взгляда. С отчетливой давящей энергетикой.
Испуганно всматриваюсь в темный угол, где стоит большое
кресло.
И вздрагиваю, понимая, что в этом кресле кто-то сидит.
Не видно, кто, лишь овал лица пятном выделяется на темном фоне.
Все остальное — полный мрак. И ужас.
— Кто здесь? — голос мой хрипит, отказывается слушаться. И
очень-очень страшно звучит в вязком мраке, что окружает со всех
сторон.
Ответа не получаю, да он и не требуется.
Я и без того знаю, кто там.
Знаю.
И от этого знания только страшнее, потому что, если все так, как
я думаю, то…
— Пожалуйста, уходи… — это я снова зачем-то в пустоту выдаю
звук.
Мольбу.
Бессмысленную и смешную.
Тень в кресле шевелится, заставляя меня пугливо отступить
обратно к кровати, а затем поднимается.
И, по мере того, как это происходит, у меня все внутри
леденеет.
Потому что я не ошиблась в своих догадках.
С ужасом смотрю на все более четкие очертания фигуры, которые
мрак комнаты, словно в насмешку мне, лениво прорисовывает по
частям.
Здоровенный, высокий настолько, что говорить с ним можно, только
запрокинув голову. Свет ночника облизывает широкие мощные плечи,
руки, тяжелые, крепкие. Не вижу сейчас, но помню прекрасно, что на
кулаках набиты костяшки, от постоянного занятия спортом.
Обтянутый темной майкой крепкий торс.
Смуглая кожа. Как у них у всех, семейная черта… Смуглость,
темные глаза, жесткие черты лица… И взгляды, тяжелые, давящие.
У их отца — холодный и пустой.
У младшего — легкий пока еще, с игривой пошлинкой.
У старшего — надменный и тягучий. Бесстрастный.
Лучше бы это был младший… С ним бы я справилась.
Но мне не повезло.
— Сандр… — сглатываю, мучительно медленно, сквозь сухость в
горле. Звуки его имени царапают, причиняют боль. — Что ты
тут?..
Конечно, он снова не отвечает!
А зачем?
Какой смысл отвечать овечке, которую хотят сожрать?
Что изменит ее блеяние?
Он делает еще шаг вперед, машинально отступаю, все так же, в
нелепом жесте защиты прикрывая грудь.
Ночник позволяет рассмотреть мне все больше деталей.
И лучше бы я их не рассматривала!
Потому что теперь я вижу лицо Сандра.
Взгляд.
И сейчас он не бесстрастный, нет!
В нем — что-то жуткое. Порочное. Подавляющее.
Они умеют смотреть, мужчины из этой сумасшедшей семейки, в
которой я оказалась против своей воли. Умеют подавлять.
Все.
Но этот… Он самый тяжелый. Когда мы за одним столом сидим, я
даже взгляд поднять боюсь на него.
