Любимая учительница

- Татьяна Викторовна, задержитесь, пожалуйста! 
Голос проректора тормозит меня уже на выходе из актового зала, где  только что завершился большой педсовет университета. 
Лена, преподаватель кафедры философии, моя коллега и подруга, посмотрела сочувственно, подмигнула, дескать, держись. 
Ага, держусь…
Березинский дожидается, пока все выйдут, спускается со сцены, подходит, несколько интимно прихватив меня за локоток. 
Вот не люблю я этого! 
И проректора тоже не люблю. Липкий, масляный какой-то. С начала года учебного все посматривает на меня, ходит кругами, как акула, кровь почуявшая, но еще не решающаяся напасть. Сначала прикусит, чтоб  самой одуреть сильнее и страх потерять. 
Ни минуты бы с ним не разговаривала, но начальство же. Надо по крайней мере выслушать. 
-Татьяна Викторовна, вопрос по Алиеву… 
О! Началось! 
-Виталий Геннадьевич, если вы о его успеваемости, то ничего добавить дополнительно к тем словам, что услышали от меня его родители, не могу. Я не буду ставить зачет просто так. 
-Не просто так, Татьяна… 
Опять за локоть схватил! Да что же это? 
Я резко высвобождаюсь, выхожу из зала, твердо намереваясь закончить разговор, но проректор догоняет. 
-Татьяна Викторовна! 
Ну все! С меня хватит! 
Я разворачиваюсь к нему, уклоняясь от очередной попытки сокращения дистанции, и припечатываю, негромко, но отчетливо, и, как надеюсь, доходчиво:
-Я прекрасно понимаю все эти ваши "не просто так", и ничего общего с ними иметь не желаю! И с семьей Алиевых тоже! Либо он сдает мой предмет , как положено, либо я ставлю ему незачет. А уж как вы дальше будете с ним взаимодействовать, мне все равно. Я очень рада, что литература у них закончилась, и больше я у него ничего вести не буду. А теперь, извините, у меня перерыв заканчивается, а мне надо успеть до второго корпуса дойти. 
Я разворачиваюсь и, пока проректор не придумал еще повода меня задержать, быстро иду по уже опустевшему к вечеру  коридору университета.
Разговор этот неприятный я сразу выкидываю из головы, настраиваясь на работу. У меня еще две вечерних пары на физкультурном, у выпускников. И это будет напряженно. Надо собрать все душевные силы, потому что с некоторых пор вести занятия у них мне крайне тяжело. И совсем не литература тому причиной. 
Поглощенная внутренней душевной настройкой, я не особо отслеживаю ситуацию, и очень, очень зря! 
Потому что, когда внезапно открывается дверь химической лаборантской, я успеваю только вздрогнуть и открыть рот. 
На губы мне сразу же падает здоровенная жесткая пятерня, другая такая же лопата обхватывает талию, и следующий судорожный вдох я делаю уже в полутьме лаборантской. 
Видно  плохо, но, собственно, и разглядывать-то нечего. Тяжелый выдох в шею, ощущения жёсткого жилистого тела за спиной, разбитые лапы дзюдоиста. Глеб. 

Шевельнувшаяся, до этого совершенно неразличимая во тьме, мощная медвежья фигура борца-супертяжа, обманчиво медленно двинувшаяся  от окна, жадный отблеск темных горячих глаз. Давид. 
- И че это такое, бляха муха, происходит, а, Татьяна Викторовна? 
Голос Давида, обычно низкий и гулкий, сейчас звучит тихо и страшно, заставляя и так громко стучащее сердце заходиться в оглушительно частом биении. 
- Ага… - Глеб тоже шепчет, хрипло, интимно, ладонь его на талии сжимается сильнее, рывком притягивая меня к паху. И да, там уже тоже все очень жестко. - Юбки одеваем обтягивающие, с разрезами, бля… Каблуки… Прически делаем… А мы с Давой с утра все думаем, для кого же нарядилась Татьяна Викторовна, а? А теперь понятно, для кого… Конечно, проректор - фигура нажористая… 
- И давно? - Давид подходит еще ближе, полностью заслонив собой неверный свет фонарей из окна.