Копыта мягко стучали по земле. Это не
противное и унылое осеннее чавканье по грязи, когда земля
переполнена водой. И не звонкое, весёлое цоканье по сухой летней
дороге. Так и должны стучать подковы поздней весной, когда дожди и
первые грозы напоили землю, но весеннее, яркое солнце высушило все
лужи без остатка. А сама земля на пару штыков лопаты осталась
влажной. Дальше будет хуже. Будет лето, зной, и земля пересохнет.
Тогда пожухнут и покроются пылью травы, листва будет тоже пыльного
цвета, почти бурой, а не изумрудно-яркой, как сейчас, земля
покроется сетью трещинок и окаменеет. И, конечно, бежать лошади
будет легче, но пейзаж вокруг будет унылым и однообразным. Жар,
зной, облака комаров и мошек, потревоженных бегом лошади,
привлекаемых запахом разгорячённого тела и пота, облепляют и лошадь
и всадника от макушки до самых пяток. Фи! А сейчас в глаза брызжет
молодой зеленью чисто вымытая листва и ни одной зудящей твари!
Чудесная погода.
Замечательный день! Между прочим,
если я сегодня, или, в крайнем случае, завтра, экзамены сдам, я
закончу второй курс обучения в МУРРе! И стану третьекурсницей. Ай,
да Васька, ай, да щучья дочь!
Глава первая.
Век живи - век учись! И ты, наконец, достигнешь того,
что, подобно мудрецу, будешь иметь право сказать, что ничего не
знаешь.
Козьма Прутков.
- И чем он прославился? – пожилая
кикимора, низенькая, толстенькая, с небрежно намалёванными синими
веками, подпёрла пухлым кулачком щёку и вперила в меня
внимательные, усталые глаза.
- Э-э-э … Кащей Бессмертный … он,
э-э-э … завоевал царство? – я вопросительно шмыгнула носом.
- Где?
- Что, «где»?
- Где завоевал?
- М-м-м … – я возвела глаза к
потолку, но ответов там не нашла. Пришлось на ходу импровизировать,
– Там?
Я неопределённо покрутила пальцем
в воздухе и добавила:
- С той поры так и пошло: «ТАМ царь
Кащей над златом чахнет …».
- «Там»! … – передразнила пожилая
кикимора, – Прах некрофила на мою голову! Какие глубокие познания!
И в каком году это было?
- Что?
- В каком году он царство себе
завоевал?
- Ну-у … Приблизительно … в тысяча …
восемьсот … – я откровенно не знала ответа на вопрос и сейчас
пристально вглядывалась в глаза кикиморы, надеясь угадать
правильный ответ, или, хотя бы, близкий к правде. Ну, должна же
она, хотя бы сощуриться, если я угадываю? Хоть ресничкой дрогнуть?
Кикимора ресницами не дрожала, и я продолжала угадывать наобум, – В
тысяча восемьсот … сорок …
- Детка, – устало перебила кикимора,
– Александр Сергеевич Пушкин, которого ты только что процитировала,
в тысяча восемьсот тридцать седьмом году уже умер! А упоминал
Кащея-царя в тысяча восемьсот двадцатом. Значит, Кащей завоевал
своё царство до этого, до тысяча восемьсот двадцатого года.
Когда?..
Ага! значит, надо отбросить … сколько
же лет надо отбросить? Десять? Маловато, вроде бы. Тридцать? А не
много ли? А, была не была, отброшу пятнадцать!
- В тысяча восемьсот … пятом?
- Ну, почти, – печально вздохнула
кикимора, – В тысяча семьсот семьдесят шестом. С историей у тебя,
как я вижу, тоже не очень. Может, магия? Давай, что-нибудь, совсем
уж простенькое. Болотные огни, что ли, зажги.
И кикимора уставилась на меня, как
жаба на муху. С интересом и не мигая.
Ну, что прикажете делать? Не умею я
болотных огней зажигать! Я опять скромно потупилась в пол. Я на
этом полу уже все сучки изучила! Могу по памяти зарисовать!
- Нет? Жаль, – протянула кикимора, и
вдруг подскочила на стуле, – О! Роман! Батюшки, да что это с
тобой?!
Я тоскливо подняла глаза. Кого ещё
принесло? Кому ещё приспичило на мой позор полюбоваться?
А мужик ничего, такой. Подтянутый,
накачанный. Брутальный. С роскошной гривой иссиня-чёрных волос,
спадающих волнами на плечи. С пижонскими, холёными усиками, словно
Эркюль Пуаро, какой-нибудь. Но, в первую очередь привлекали
внимание не усики. А глаза. Они прямо пылали. Только, каким-то
затаённым огнём. То есть, было видно, что они горят, но глубоко
внутри. Не умею я этого обьяснить, вот что! И манеры вальяжные,
барственные. Сразу видно, любимец дамочек … вроде этой кикиморы!
Вон она как возле него порхает: «Ах, бедненький, ах,
болезненный!..». Кстати, с чего это она так про него? Ах, вот в чём
дело! Рука у мужика по имени Роман на перевязи. Правая. И носит он
её перед собой гордо, словно медаль всем и каждому показывает.
Пижон!
