1.
С утра пораньше я заскочил в тамбур электрички (съездить на работу за новым своим баяном) и уже схватился за ручки двери в сам вагон, когда мужик, указав пальцем на волосатое запястье своей руки, спросил:
– Время, братишка, не подскажешь?
Я тормознул и нацелился на свой бестолковый циферблат (мало того, что я неважно вижу вблизи – не доставать же очки, – так ещё и вместо нормальной цифири просто полосочки…)
Очнулся на скамье, сел… Мне частенько снится сюр – не сюр, но настолько яркие картины, что диву даёшься: откуда что берётся?! Откуда?!! Я ведь сроду не видал ничего подобного! Вот что поражает пуще всего! Вот что поражает-то! И сейчас я так и подумал: ну, гадство-паразитство, задолбали эти ваши сны! – тем паче, что сон-то был не ахти каков замечательный, он ничем не удивлял, скорее – разочаровывал… Но стоп, – нет, что-то в этом сновидении было не так. Ветерок пронизывал как-то уж очень явственно, реально и солнце кругом было разлито так обильно и нестерпимо резко, что я засомневался… глянул по сторонам. Картинка была мутной, расплывчатой. На высотном здании за вокзальной площадью сияли большущие буквы моего родного города. И стало мне внезапно страшновато: что-то сродни тому, как если бы я усомнился в своём рассудке. Нет, это уже чересчур – проснуться вдруг не в постели своей, не на диване перед телевизором, а почему-то на вокзальном перроне. Почему, с какого рожна?! Надрался? Не помню!
Тихо! Ти-хо. Ти-и-ихо. Всё прояснится. Не надо паниковать. Двигаем домой, и я поднялся, но тут же сел опять. Слабость и головокружение, холодный пот и сухость во рту. И чуть не стошнило – шершавым языком коснулся нёба. Но идти надо. И я повторил попытку, но уже осторожно, стараясь не раскачать, не расплескать то мутное наполнение своего организма. Утвердившись на ногах, я робко поглядел по сторонам, взялся за ухо – на пальцах осталась кровь. Та-ак! Похоже, я действительно навернулся… Кто ж меня тогда на лавочку уложил? – И медленно, стараясь аккуратно переставлять ноги – все выбоины асфальта ощущались ступнями, словно подушечками пальцев рук – осторожно побрёл. Шёл домой я бесконечно долго. Хотя о времени думать у меня не то что не хватало сил, а соображение вроде как отключилось, и я перемещался на автопилоте, на резервном, так сказать, питании. У своей двери потерял-таки равновесие (раньше времени расслабился, должно быть) и сел на пол, проскользив плечом по дерматину и ударившись локтем о ручку. Как раз этот удар и услышала мать.
– Боже мой! – запричитала она. – Что соседи подумают, что скажут?! – и стала тащить меня за воротник в квартиру. – С утра пораньше назюзюкаться! За баяном, видишь ли! Разве так можно? Взрослый человек!..
– Ма… – попытался объясниться я, но язык не слушался, поэтому молчком стал я помогать ногами – отталкивался, и переместился в коридорчик, а затем и на диван. Затем отключился и уже не чувствовал, как мать меня раздевала. Когда очнулся, потолок перед глазами слегка раскачивался. Потрогал голову и обнаружил на виске здоровенную шишку. Ага, понятно. Однако, тем не менее ничего пока понятно мне не было.
…Врачиха поспрашивала о том-о-сём, сделала заключение о сотрясении мозга, наказала лежать, чего-то прописала и исчезла из моего сознания. Мать ушла в аптеку, а я, оставшись один в пульсирующей тишине, вдруг начал… вернее, из глубин памяти стала подниматься и проясняться, обретая выпуклость, вздрагивающая картинка.
Прояснилось до мельчайших подробностей. И эти два мужика, и свёрнутая в трубку газета в руке у одного из них. И значит, в этой газетине завёрнута была железячка? И до того вдруг обидно сделалось, потому что глупо, глупо, глупо! Не-ле-по!
