Инженерную деятельность Марат Усманов всегда рассматривал как сугубо творческую, раздвигающую горизонты человеческого бытия, вырывающую из невежественного быта с оловянными плошками заболоченной жизни. Заставляющую подняться над пещерным существованием, закисающим и хиреющим предопределением неизбежности столкновения с агрессивным миром, старающегося выбить из этого центра тяжести. Придать тем потенциалом, который Марат разглядел в инженерии, ускорение колеблющемуся человечеству в неприятии огромного мироздания с его отрицательными и положительными турбулентностями. Встряхнуть костяную куклу, как протряхивают бельё от перьев и струпий, лакающего изо дня в день оловянной плошкой кислые щи обывателя, и сместить точку его внимания, ограниченную круглой миской, на оспаривание никчёмного существования перед бескомпромиссной реальностью.
Усманов никогда не сомневался, как и прочие инженеры, в том, что он вооружает человека инструментом для прокладки тоннеля в тёмном царстве невежества и глупости. Врачи и педагоги, музыканты и ремесленники, секретари и сисадмины, кочегары и дворники – все вооружены инструментом благодаря инженерной мысли. И чем дальше оно копает кротовую нору в познании самоё себя по отношению к бесконечному, тем сложнее и совершеннее становится инструментарий.
Именно с такими способностями и устремлениями Марат Усманов не мог не оказаться в стенах «Заслона», как и его сослуживцы – такие же благодетели рода человеческого.
Марат Усманов работал за стойкой напичканной научной аппаратурой, осведомляющей оператора о результатах тестирования подсвеченными шкалами, неоновыми экранами, прыгающими вертикально индикаторами, всплывающими окнами и тонкими пластинами с бегающими жёлтыми и синими волнами на разлинованных в сеточку трафаретах.
Паукообразные пальцы инженера-инсталлятора усердно бегали по тонкой панели, вколачивая «операторы», «кортежи» и «инструкции». Каждый символ вспыхивал от прикосновения. Он отнимал время от времени правую кисть от клавиатуры и дотрагивался до стального шарика, вмонтированного в ложемент стойки. Вращал им, будто покатывал шаром по полу, находил нужную позицию и оставлял его в покое до следующей смены позиции. Одномоментно графики и гистограммы на всплывающих окнах нервно реагировали перестройкой оптометрических данных: частотные волны то сжимались, укорачивая периоды всплесков, то растягивались пружиной, увеличивая последние.
Изредка Усманов подходил к застеклённому шкафу-изолятору и задумчиво наблюдал за куском живой плоти, выращенной из стволовых клеток. Рядом лежал прибор с щупами, от него отходил шлейф, подключённый к нейродатчикам, иглами, вонзёнными в человеческую ткань. Инженер просунул пальцы в кольца рычажков управления – за стеклом забегали руки-дублёры. Они взяли скальпель и аккуратно надрезали плоть – её поверхность распоролась, как распарывают сшитые между собой выкройки ткани.
Усаживался за нейросетевой регенератор и настойчиво учил нейросеть восстанавливать повреждённую кожу. В изоляторе раскладывалась лучевая трубка и обстреливала короткими пучками фотонов глубокий надрез эпидермиса.
Сработал кодовый замок. Красный светодиод переключился на зелёный.
– Усманов, не падай в обморок, лучших инженеров командируют то ли на какие-то испытания, то ли внеочередные профилактические работы, – с порога ошарашил свежей новостью Распекаев.
На его лице светилась та хитрая улыбка, с которой сообщают о чём-то неординарном из первых уст и ждут удивлённого восхищения в качестве поощрения – не в этот раз.
– Работы так работы, – еле разжёвывая слова, произнёс Усманов.
Он до сих пор не осознал, что происходит за его спиной – его внимание целиком поглотил процесс эксперимента с лоскутом кожи.
