Адриан сел на постели. Одеяло сползло с его торса, он провел ладонью по лицу, пытаясь стряхнуть остатки тяжелого, беспокойного сна. Его пальцы механически поправили непослушные темные волосы. В комнате царил мягкий полумрак, предрассветный час, когда свет только начинал пробиваться в окна. Он автоматически, почти не глядя, потянулся за очками в тонкой черной оправе, лежавшими на прикроватной тумбочке рядом с полупустым стаканом воды и электронной книгой.
Адриан закрыл глаза, погружаясь в тишину и свои мысли. За окном царила весна, и лишь ненавязчивое пение птиц нарушало безмолвие. После оглушительного, нескончаемого гула Парижа, похожего на гигантский, никогда не замолкающий механизм, утро в Анси было погружением в бездонное, кристально чистое озеро покоя.
Этот тихий, спящий городок казался ему идеальным убежищем – местом на краю мира. Он переехал сюда два месяца назад, бросив всё, решив начать с чистого листа. Он твердил себе, как мантру, что бежит от парижского шума, мешавшего концентрации, от ритма, выматывающего душу. Это была красивая и тщательно сконструированная ложь, которая позволяла не смотреть в глаза настоящим демонам.
В глубине души он знал горькую правду: он бежал не от города. Он бежал от людей – от их взглядов, ожиданий, суждений, от необходимости носить маску и участвовать в бессмысленных социальных ритуалах. Или, что было ещё страшнее, – от самого себя. От того человека, в которого превратился за последние годы: молчаливого, отстранённого, циничного, с холодной пустотой внутри, которую он не знал, чем заполнить. Работа стала его единственным смыслом и оправданием существования, главным щитом от всего мира.
Он отгородился ото всех, отвечал односложно, избегал встреч. Его улыбка, если и
появлялась, была сухой формальной гримасой. Так было проще. Так было безопаснее. Нельзя обжечься о пламя, если не подносить к нему руки. Нельзя утонуть, если не подходить к воде. Холодность и отстранённость стали его защитой от нового предательства, новой боли, нового разочарования.
Но когда-то всё было иначе. Когда-то он был тем самым парнем с распахнутым настежь сердцем, наивным и доверчивым, готовым любить без остатка. Когда верил, что любовь и дружба – не просто слова, а прочный фундамент жизни.
В голове всплыла Офелия. В колледже, на последних курсах, она стала не просто его первой любовью, а его настоящей, официальной и, как он искренне полагал, единственной девушкой. Он, застенчивый и романтичный юноша, писал ей стихи – наивные, искренние, полные обожествления. В своем воображении он уже рисовал их общее будущее до мельчайших деталей – квартиру с видом на Сену, двух детей, собаку, летние поездки на юг и уже серьезно подумывал о том, как сделает ей предложение.
Она отвечала ему взаимностью, представляла его своим подругам как «своего парня», одаривала ослепительными улыбками, позволяла себя обнимать, и он чувствовал себя самым счастливым человеком на свете, готовым отдать ей все, что у него было. Он устраивался на любые подработки – официантом, заправщиком, писал курсовые для менее способных однокурсников лишь бы водить ее в рестораны и покупать все, что она захочет. Ведь он был ее парнем, и это давало ему ложное, но такое сладкое чувство уверенности.
Его слепая влюбленность и наивность зашли так далеко, что однажды, когда она томно вздохнула, что все ее подруги уже побывали на знаменитом курорте в Довиле, а она даже не представляет, как там выглядит море, он, не раздумывая, продал дорогие карманные часы с гравировкой – последний и самый ценный подарок от умершего дедушки, который всегда говорил, что эти часы должны оставаться в семье. На вырученные деньги он устроил для нее шикарные выходные в том самом Довиле, сняв номер в отеле с видом на залив. Она была в восторге, а он, глядя на ее счастье, заглушал голос совести, ведь он уверял себя, что делал это ради их любви.
