1.
Лава быстро катилась вниз, как расплавленное железо, и с каждым мгновением ширилась ее красная, сочащаяся в темноту пасть. Казалось, гора изливает огненную кровь из своих глубин, и эта кровь не знала пощады. Воздух дрожал от жара, и любой, кто осмелился бы подойти слишком близко, обрекал себя на смерть за считанные минуты: кожа лопнула бы пузырями, легкие наполнились бы горящим пеплом, и человек исчез бы в огненном дыхании вулкана. Все, что попадалось на пути лавы, уходило в небытие – тропические деревья, высокие папоротники, кустарники и даже быстрые звери, пытавшиеся спастись. Они не успевали, и их последние движения оказывались в плену огненной реки. Даже ручьи и речушки, еще недавно весело журчавшие по склону, иссыхали мгновенно, окутывая окрестности облаками пара, и от этого мир вокруг казался призраком, зыбким и неосязаемым. Некогда густые джунгли национального заповедника Гунунг-Халимун-Салак превращались в иссеченные черные поляны, словно покрытые углем, где из земли торчали обугленные скелеты деревьев, кривые, как руки утопленников, тянущиеся к небу.
Жители западной Явы издавна верили, что гора Салак1 – не просто каменная громада, а древнее и свирепое божество, требующее почестей. Они приносили ему дары, пели ритуальные песни, но на этот раз, казалось, божество не удовлетворилось. Может, дары показались ему дешевыми, слова – пустыми, а сердца людей – недостаточно раболепными. И потому Салак проснулся в гневе, как столетие назад, когда уже уничтожал поселения, оставляя за собой лишь трупы и пепелища. Теперь же он снова выстреливал в небо раскаленные камни и языки пламени, вниз с грохотом осыпались клубы серого дыма. Вулкан становился живым существом, похожим на разбушевавшегося демона, чье дыхание было невыносимо горячим, а рев – заглушал все вокруг. Этот ужас все же был переплетен с величием: нельзя было не почувствовать, что сама Земля дышит и напоминает о своей первозданной, неукротимой силе.
В двенадцати километрах от кратера стоял большой город Богор. Его успели эвакуировать, но десятки мелких деревень оказались в западне. Там люди могли надеяться лишь на чудо или на тех, кто бросился в огненный ад на помощь. Но и спасателям приходилось тяжело: густой туман, высокая влажность и страшная турбулентность делали эту зону коварной. Здесь уже случалось немало авиакатастроф, и потому Салак называли кладбищем самолетов2. Местные говорили, что это само божество карает тех, кто нарушает его покой ревом моторов и беспардонными полетами. Индонезийцы не проклинали гору – они смиренно просили прощения и милости. Но гора никого не прощала, и особенно суровой казалась к чужакам, которыми были и мы – российские спасатели, рискнувшие войти в ее владения.
Наш Ми-26Т российского МЧС3 завис над небольшой возвышенностью, едва заметной среди моря лавы. Красно-черная масса обтекала холм, как вода омывает камень, но мы понимали – это временный островок, и долго задерживаться здесь было нельзя. Отравляющий воздух, глухие удары из кратера, жгучий пепел, падающий сверху, – все это готово было превратить нас в новые жертвы стихии. Один поселок уже был уничтожен дотла, и только горстке жителей удалось вырваться. Те, кто не успел, сидели в полуразрушенных домах, и мы должны были их достать. Но даже индонезийские военные отказались лететь сюда: слишком мало шансов вернуться живыми. Видимость была почти нулевой, и каждый новый рывок вертолета рисковал стать последним.
Но мы были сделаны из другого металла. И хотя в наших словах не было показной бравады, мы понимали – если не мы, то никто. Ми-26Т, эта громадина, способная поднять в воздух 28 тонн груза или целую роту людей, работал на пределе. Его двигатели мощностью в одиннадцать тысяч лошадиных сил ревели, как зверь, удерживая нас над хаосом, а «Веер» – навигационная система – отслеживала каждую турбулентность. Машина выписывала в воздухе такие маневры, что казалось, она танцует акробатический танец с самой смертью.
