Последние часы жизни Миша Белозеров провел на работе. Он приехал на автобусе, застрявшем по пути в пробке, и поэтому шел через парк к седьмому корпусу, торопясь и поглядывая на часы. Но все равно успел заметить мягкое тепло майского утра, с удовольствием прислушался к птичьему гомону в кронах старых лип. Ему нравились эти величественные деревья, которые встречали его шелестом листьев, потом весь день заглядывали в окна рабочего кабинета, а вечером провожали, тихо вздыхая под ветром.
Старое здание их Отдела на территории Обсерватории он тоже любил. Удивительно, что коллеги не ощущали никакой романтики в их гулком коридоре, в кабинете с двумя высокими окнами, заваленном сотнями пыльных папок, с оставленным у окна старинным прибором, инструкции к которому Мише за год работы здесь так никто и не показал. Ни один из коллег: ни Доротея Львовна, ни Зоя Павловна, ни Архип Савельевич, ни даже Людмила не видели в старом здании ничего, кроме сырости, сквозняков и скрипучих полов. Кажется, только начальнику Отдела было так же уютно в этих старых стенах, во всяком случае когда речь заходила о необходимости ремонта, он начинал отчаянно скучать, менял тему или просто исчезал. Не уходил, а именно исчезал. Только что сидел на стуле и вдруг его там уже не было. Такие странные, даже немыслимые вещи иногда случались в Отделе, но никто из сотрудников никогда не заговаривал об этом. Впрочем, эти маленькие странности безусловно меркли на фоне того, чем собственно их Отдел занимался.
На входе смотритель Архип Савельич попенял Мише:
– Белозеров! За вчерашний день почему не расписался в журнале посещений?
– Забыл, – беззаботно пожал тот плечами.
– Что значит «забыл»? Забыл он, видите ли!
– Забыл, запамятовал, из головы вылетело. Lapsus memoriae, что в переводе на русский язык значит «ошибка памяти», – весело отчитался Миша, вписал себя во вчерашнюю и сегодняшнюю графы, поставил дважды лихую подпись и, напевая, пошагал по коридору к двадцать пятому кабинету.
– То же мне, работничек, – проворчал вслед ему Савельич.
До обеда Миша, как обычно, трудился за своим столом у окна, иногда переводя взгляд от монитора компьютера и стопок документов на мерное покачивание ветвей за окном, любуясь игрой солнечных лучей в листве. Обе пожилые дамы – Доротея Львовна и Зоя Павловна – по своему обыкновению все утро пререкались из-за мелочей. На этот раз речь шла об оставленных в беспорядке папках, и Миша сдуру высказался в том плане, что такая ерунда не стоит их драгоценного времени и нервов.
– Молодой человек! – Доротея Львовна даже слегка раскраснелась от волнения. – Вы работаете здесь без году неделя! Из этой, как вы изволили выразиться, «ерунды» и состоит собственно наша канцелярская работа. Вам бы нужно учиться у старших коллег, а не смеяться над ними!
– Да нет, я не смеюсь, я просто… – улыбнулся Миша. – Albo lapillo notare diem. Стараюсь по римскому обычаю отмечать каждый день белым камешком, то есть считать каждый день счастливым. Приятно видеть, когда у вас, дамы, хорошее настроение.
Он уже привык к сложным характерам обеих сотрудниц и, действительно, про себя посмеивался над ними, стараясь не раздражаться и не принимать их колкости на свой счет. Нужно ведь было выработать какое-то противоядие, чтобы выживать в таком коллективе, а юмор был самым доступным средством.
– Он просто знает лучше нас с вами все о порядке хранения документов, – перебила Зоя Павловна. – Ну, поведайте же нам, юноша, как должны быть расставлены папки с годовой отчетностью: в алфавитном или в хронологическом порядке.
– Главное, чтобы вам было удобно! – Миша примирительно поднял ладони над клавиатурой компьютера. Зоя окатила его презрительным взглядом:
