Peregrinatioestvita
(Жизнь – это странствие)
Латинская пословица
Всем, любящим Валерия Кипелова, Фридриха Энгельса,
Карла Густава Юнга, братьев Стругацких, хеви-метал, марки
мотоциклов, конфуцианские гадания, развитие в любых его формах,
непессимистический постапокалипсис и нелюбовные любовные истории
или хотя бы что-то (или кого-то) из вышеперечисленного,
посвящается…
Вместо
предисловия
Господь наказал нас за гордыню нашу. Мы возомнили себя равными
Ему. Мы строили новую вавилонскую башню, мы желали дотянуться до
звезд, и за это сто лет назад Он наслал на землю болезнь безумия и
погубил проклятые колена рода
людского.
Человек, вкусивший запретный плод познания, изгнан из рая и ему
уготовлены горестные дни, полные трудов и мук. Кто вкушает
познание, вкушает скорбь и грешит перед Всевышним! Убивайте же тех,
кто искушаем жаждой сатанинской науки! Ибо жажда сия от
лукавого.
Люди, забывшие, что они только скот божий, что все суета сует и
все возвращается на круги своя, познают падение в бездну ада.
Потому что человек – только тварь, только раб божий. Гордецы
подлежат смерти.
Так говорили предки. Так вещает истинный Господь! И нет Господа
кроме Всевышнего!
Из проповеди АвраамаVIПраведника, архиерея уммы Всемогущего Элохима
Эпилог долгой
жизни
Уже
конец
Старик умер на рассвете в возрасте ста восьми лет. Он умудрился
пережить всех своих детей, более половины внуков и даже многих
правнуков. За неделю до кончины старик слег, больше не поднимался с
ложа и ходил под себя, но до самого конца здравый ум и светлая
память не покидали его. Лишь в последние минуты жизни немощь
одолела разум, и дед Олег впал в агонию и бред. Выгнувшись, он
прохрипел:
- Прах к праху, а меня к потомкам… всех нас к потомкам… вспомним
будущее, построим прошлое…
Сказал так и, осев, умер.
И вот теперь на расчищенном от кустарника небольшом холме он
лежал на настиле из дров и веток, пропитанных растительным маслом.
Седобородый староста Имэн, одетый в чистую льняную рубаху и штаны
из овечьей шерсти, сквозь слезы бормотал воззвание к Божьей
Четверице. Среди соплеменников он казался самым сдержанным. На
обряде погребения собралась вся деревня, и не было ни одного
человека, который не плакал бы. Женщины, перекрикивая пронзительный
ор младенцев, ревели навзрыд. Безудержно рыдали девушки, стыдливо
всхлипывали парни, хныкали дети, по щекам мужчин на запыленные
бороды и усы скатывались крупные капли. Дед Олег был напоминанием о
Тьме Внешнего мира, и теперь, казалось, люди окончательно
освободились от пут жуткого прошлого, они будут жить в гармонии, но
отчего-то их накрыла черная тоска, близкая к помешательству.
Юл, шестнадцатилетний юноша, поддавшись общему настрою племени,
тоже плакал. Он был учеником и младшим правнуком деда Олега, и
именно он ухаживал последние дни за своим учителем. Горячие слезы
лились нескончаемым потоком по щекам парня, но в отличие от
остальных он знал, отчего так горько у него на душе. Дед Олег был
не просто старейшим в племени, он был не только последним из
видевших жизнь до Великой погибели, но также являлся хранителем
Архива Памяти.
Если большинство селян ютилось в довольно-таки тесных землянках,
то старейшина жил в двухэтажном доме из кирпича, сделанного еще до
эпидемии. Дом стоял на равнине у ручья, который не пересыхал даже в
самые жаркие дни августа. Когда семилетнего Юла родители решили
отдать на воспитание прадеду, мальчик испугался и не желал идти в
ученики, умолял отца забрать его обратно в родную землянку, уж
очень страшен был этот рослый старикан, родившийся сто лет назад.
Люди поговаривали, что он самый настоящий колдун, затребовавший
себе в услужение детскую душу. Но папа Каен был неумолим. Он
сказал, что нельзя обижать предка, ибо существует опасность, что
недовольство старика, жившего когда-то в страшном месте под
названием город, почувствует Внешняя Тьма. Почувствует и вспомнит о
Забытой деревни. И тогда на селян падет проклятие.
