К стихам Сергея Круглова приложимо данное некогда другим Сергеем – Трубецким – определение русской иконы как «умозрения в красках». Здесь то же умное зрение, прозревающее райскую первооснову за всеми трагическими реалиями нашего здесь-бытия, то же осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом, которые запечатлевает в линии и цвете – иконопись, церковное пение – в звуке, и в слове – гимнография. Это в подлинном смысле слова церковная поэзия, аналогов чему в русской изящной словесности за три с лишним века ее существования я почти не вижу.
Переложения псалмов и библейских сюжетов, не говоря уже о «приходской лирике» – нечто совсем другое, отличающееся от того, что делает Сергей, как икона – от живописи на религиозную тему (чаще всего – невыносимой академической литературщины). Единственное исключение, пожалуй, ода «Бог», после которой, похоже, сама способность, славословя Творца, в безмерной разности теряться и благодарны слезы лить, если не исчезла совсем, то стушевалась, как бы устыдившись самое себя, и удовольствовалась отведенной ей нишей «религиозной», то есть, по определению, второсортной стихотворной продукции, не допускаемой за барский стол, как не допускали туда попа: последнего вместе с кучером поили чаем лишь на кухне. С появлением Круглова эта порочная практика кончается: священник-поэт, как и в европейской литературе, оказывается в российском «профессиональном сообществе» равным среди равных. И это, безусловно, знамение времени.
Не так давно поющий в патриаршем хоре регент храма, в котором я служу, сказал, что в провинции (речь шла об Омске, Иркутске и других старинных городах Сибири) на их концерты не пробиться, тогда как самые раскрученные из звезд шоу-бизнеса не вызывают там никакого интереса и едва собирают зал. Это представляется закономерным. Как и аншлаг на выступлении Круглова (живущего безвыездно в Минусинске) в Москве и Питере. «Человечеству хочется песен», как сказал вскоре другой сибирский поэт после смерти Сталина – райских песен, добавил бы я, тех, что запечатлели подлинный опыт рая, забытой и полагаемой больше невозможной радости о Боге. Именно Он – «лирический герой» стихотворений Круглова, их субъект точно так же, как и показывает, какой Он субъект нашего спасения, говоря языком богословия. «Народные песни» – это фольклор народа святых, царственного священства, людей, взятых в удел, как именуются все христиане в апостольском послании. К давно и прочно забытому первохристианскому восприятию мира и возвращают эти «песни» с их подчеркнуто сегодняшней (наряду с архаичной, церковнославяской) лексикой, с их сюжетами, где встречаются, пронизывая друг друга, едва ли не все культурно-исторические эпохи, взрывая изнутри сегодняшнюю, постмодернистскую, заново обретенным Кругловым в христианстве смыслом.
«Автор жив», – утверждает Сергей каждым стихотворением (песней) и показывает какой Он, этот Автор, каким открылся Он поэту, предстоящему у Престола, напутствующему умирающих, служащему не только в храме, но и в хосписе, и на зоне. Священнический опыт переплавляется в художественное свидетельство, в миф в лосевском смысле термина, то есть историю встречи с Трансцендентным, в богословие-как-поэзию, в благословение поэта всему живому, включая саму смерть – больную цепную собаку у райских врат, которую
Господь осторожно берет её на руки
