Старик полулежал, привалившись к таксофонной будке, и небо раскалывалось в его глазах.
Сначала по голубому побежали трещины, как по надбитой яичной скорлупе, затем они набрали формы, наполнились чем-то бледно-желтым, цвета перекаленного песка, эта субстанция перелилась через края и потекла вниз вязкими тяжелыми каплями. Все расползалось, рушилось, и уже навсегда.
А он мог только бессильно смотреть на это. Понимая, что некому теперь удержать, скрепить, склеить осколки, вернуть как было. И люди проходили мимо, не глядя вверх.
Когда Таня перебежала к нему через площадь, старик был уже мертв.
* * *
– Вижу, вы не верите. Я и сам не хотел верить, да и не поверил бы, если б это обнаружил, скажем, приятель близкого друга моего дяди, а не я сам. Но, увы, эта организация, не будем поминать ее имя всуе, выдает архивы только по личному запросу на руки конкретному гражданину. Иначе я с удовольствием отправил бы в их мрачные подвалы приятеля близкого друга дяди…
Собеседник криво ухмыляется, показывая, что улавливает тонкий юмор. Благосклонно кивает, дозволяя продолжение.
– Хотя вряд ли сей гипотетический субъект заметил бы то, что обнаружил я. Для этого нужно отдать много лет любимому делу… вот вы коллекционируете что-нибудь? Картины или, может быть книги?
– Бабки, – решает тоже пошутить собеседник. – И баб.
Приходится дождаться, пока он кончит ржать и снова будет способен слушать более-менее внимательно.
– Понимаете, эти боны еще до пожара в семьдесят четвертом оценивались на рынке в несколько десятков тысяч каждая. Я имею в виду, вы понимаете, никак не отечественные денежные знаки. Только представьте: власть, продержавшаяся в столице меньше четырех суток, успела отпечатать свою валюту, причем на приличном художественном уровне – это же беспрецедентный в истории…
История собеседника явно не интересует. Подробности следует опустить, а жаль.
– И вот я узнаю, что у гражданина Кацнельсона М.Я. при обыске в тридцать седьмом была обнаружена целая пачка!.. Я узнал их по краткому казенному описанию, это же дело моей жизни, понимаете? А эти… люди при исполнении, они их даже не изъяли, просто отметили в протоколе. Вот тогда я начал плотные изыскания. Подкатился к тете Циле… Вы не оцените моих усилий, вы же не знаете тетю Цилю. И в конце концов получил возможность глянуть одним глазком в бумаги Менделя Яковлевича. Мировой был дед: прошел лагеря, штрафбат, живым вернулся с войны…
Семейная хроника собеседника не интересует тоже. А его время дорого стоит, и он уже поглядывает на часы.
– И представьте себе: Мендель Яковлевич оставил завещание.
Правильное слово срабатывает. На свои массивные золотые часы с четырьмя циферблатами и странноватой надписью «Rollexx» собеседник больше не смотрит.
– Оказывается, у него сохранились эти банкноты, уж не знаю, каким образом, даже тетя Циля не знает. В середине восьмидесятых он положил их в банк…
Собеседник хихикает.
– Нет-нет, не в наш, а в швейцарский, ездил туда на конференцию и ухитрился вывезти, не декларируя, понятно, их ценность… В депозитный сейф, или как оно там у них называется. То есть, под них еще идут какие-то проценты. А в пачке пятьдесят банкнот. В прессовом состоянии! Вы представляете себе?!
Теперь на милом интеллигентном лице собеседника имеется явный интерес, в глазах мучительным подсчетом прыгают перечеркнутые вертикально латинские буквы S, точь-в-точь как в новом американском мультфильме. Можно делать эффектный ход:
– И тогда я написал Диме. Вы же знаете Диму?
Значки доллара в глазах собеседника сменяются вопросительными знаками.
– Диму Протопопова.
Собеседник кивает. Диму Протопопова знают все.
Правда, не всем известны о нем столь интимные вещи:
