Она узнала случайно. Могла не знать еще часов пять, потому что не собиралась сегодня к нему, думала только позвонить вечером, часиков после восьми. Совершенно случайно услышала по радио в чужой машине.
Машина была физика Лимберга. По средам у них одновременно заканчивались уроки – пятый последний – и физик традиционно предлагал литераторше подвезти ее на своем автомобиле, а она традиционно отказывалась. А сегодня согласилась: в окне между вторым и четвертым закупилась продуктами ко дню рождения, и очень не хотелось тащить на себе сумки. Лимберг истинную причину понял, а потому не слишком воспрял духом. И, чтобы подчеркнуть чисто дружеский характер своего жеста, включил в машине радио и даже не стал искать музыку.
Она думала о своем – как бы с наименьшими потерями отстреляться от юбилея – и воспринимала голос диктора как шумовой фон, не вникая в смысл. Но, как оно обычно бывает, сознание подключилось автоматически, когда прозвучали слова не просто знакомые, а имеющие для нее личное значение. «Кровавый режим Лилового полковника». Успела подумать: зачем? Кому это интересно?… может, какая-то дата?
Экскурс в историю был подробный, даже слишком для радионовостей, и ее недоумение успело вырасти до приличных размеров. И вдруг – будничное, в продолжение темы, для замены фамилии или местоимения «он»: самоубийца…
– Что с вами, Ева Николаевна? – Лимберг притормозил. – Вам плохо?
По радио говорили уже о другом. О новостях спорта…
– Что-нибудь случилось? Вы о чем-то вспомнили?… забыли?… Надо вернуться?
Она пусто смотрела перед собой, а физик продолжал сыпать предположениями:
– Или побыстрее домой? Мы уже почти приехали. Вон та высотка за поворотом, правильно?
Очнулась:
– Остановите. Я выйду здесь.
Физик смешался:
– Что вы, я довезу до подъезда… Вы обиделись? Я не хотел, честное слово… У вас же тяжелые сумки!
Сумки, да. Закинуть их домой и ехать. Нет, ехать необходимо сразу. Но не на Лимберговой же машине, боже мой, как глупо, как неправильно… не называть же ему адрес!..
Впрочем, почему бы и не назвать? Если все равно – по радио. Завтра все будут всё знать, и уже неважно. А сегодня расспросы Лимберга можно попросту игнорировать. Он довезет, дурачок. И это главное.
…В подъезде никто не толпился, и она, не рискнув вызывать вечно застревающий лифт, метнулась вверх по лестнице. Седьмой этаж; ее дыхания всегда хватало максимум до пятого, и это спокойным шагом. Но сегодня она чуть было не взбежала на восьмой. Затормозила, вернулась. На лестничной площадке было пусто, и успел взорваться страх: там, в квартире, тоже никого, только бумажка и плобма на дверях, опоздала, опоздала!..
И тут из-за двери вышла незнакомая девица в потертых джинсах и с огромным фотоаппаратом на шее. Затянулась, отбросила окурок и сразу потянулась за новой сигаретой. Захотелось ее прибить.
Вместо этого спросила; голос все-таки срывался после бега по ступенькам:
– Он еще… тело не увезли?
– Не-а, – откликнулась девица. – Не разрешают трогать. Какая-то шишка из ментов никак не явится. Все нормальные журналисты разъехались, а моему чудику приспичило комментарий брать…
Сипловатое сопрано заглохло позади захлопнутой двери. В прихожей было натоптано, пахло куревом и чужой парфюмерией, с кухни доносились чьи-то голоса. Она рванулась в его комнату, такую тесную из-за книжных полок по всему периметру и огромного письменного стола, ударилась коленом об угол дивана, остановилась и, вертя головой по сторонам, все никак не могла его найти…
– Вы эксперт? – вежливо спросил брюнетистый юноша, поднимаясь из-за стола.
Она попыталась вникнуть в смысл вопроса. И вдруг увидела.
Он скорчился в углу кресла, маленький, словно карлик или ребенок. На нем был парадный мундир, и заострившийся подбородок над лиловым воротничком казался желтым, как недопитый чай. Удивленные глаза – в потолок, будто с вопросом к кому-то там, наверху. Чисто выбритые морщинистые щеки. И лиловое пятно на груди, чуть-чуть темнее мундира. Почти правильной круглой формы.
