Светская гостиная, великолепно убранная, редкие вещи и мебель, картины, огромная статуя Венеры.
Настасья Филипповна(в строгом черном платье и мантилье). Третьего дня я обещала Афанасию Ивановичу Тоцкому и вам, генерал, что сегодня вечером скажу последнее слово: быть или не быть. (Отворачивается.)
Генерал. Мы так приставали оба, что вынудили. (Гане.) Так смотри же, Ганя.
Ганя. Это она наверное говорит?
Генерал. Ты же слышал: слово дала. Только тебе просила до времени не передавать.
Ганя. Но ведь за мною полная свобода решенья до тех самых пор, пока не решит дела сама. Да и тогда еще мое слово за мной.
Генерал. Так разве ты… разве ты…
Ганя. Я ничего.
Генерал. Помилуй, что ж ты с нами-то, с Тоцким Афанасием Ивановичем хочешь сделать?
Ганя. Я ведь не отказываюсь. Я, может быть, не так выразился.
Генерал. Еще бы ты отказывался! Тут, брат, дело уж не в том, что ты не отказываешься, а дело в твоей готовности, в удовольствии, в радости, с которою ты примешь ее слова…
Настасья Филипповна. Господа, не хотите ли пить шампанское? Шампанское приготовлено. Пожалуйста, без церемоний. (Поднимает бокал.) Я и сама сегодня выпью три бокала!
Чиновник. Браво!
Все, кроме Гани, берут бокалы.
Дарья Алексеевна (Настасье Филипповне). Да у вас как будто маленькая лихорадка?
Настасья Филипповна. Даже большая, а не маленькая. Я для того и в мантилью закуталась. Ну да это ничего, господа. Ваше присутствие сегодня особенно для меня необходимо.
Чиновник. Нас однажды – вот так же, как нынче – компания собралась. Ну, подпили, это правда, и вдруг кто-то сделал предложение, чтобы каждый рассказал про себя вслух, что сам, по чистой совести, считает самым дурным из своих поступков в продолжение жизни. Но с тем, главное, чтобы было искренне!
Дарья Алексеевна. Это что же, новое какое-нибудь пети-жё?
Чиновник. И великолепнейшее!
Генерал. Странная мысль.
Чиновник. Да уж чем страннее, ваше превосходительство, тем-то и лучше!
Генерал. И неостроумно.
Чиновник. Изволите видеть-с, у всех есть остроумие, а у меня нет остроумия. В вознаграждение я и выпросил у хозяйки позволение говорить правду. Это ж всем известно, что правду говорят только те, у кого нет остроумия.
Ганя. Да и как же тут доказать, что я, положим, не солгу? А если солгу, то вся мысль игры пропадет.
Чиновник. Тебе, Ганечка, опасаться нечего, что солжешь, потому самый скверный твой поступок и без того всем известен. Как ты князя-то по щеке, чтоб, значит, дорогу не переступал.
Ганя(Настасье Филипповне). Он простил меня. Я пришел к нему повиниться и сказал, что поступил подло. Он обнял меня, и мы поцеловались…
Дарья Алексеевна. А я вот не знаю, который из моих поступков самым дурным считать.
Настасья Филипповна. Право, это бы хорошо. (Оживляясь.) Право бы, господа? В самом деле, нам как-то невесело. Если бы каждый из нас согласился бы рассказать… в этом роде. Разумеется, тут полная воля…
Генерал. Неужели это в самом деле серьезно, Настасья Филипповна?
Настасья Филипповна. Волка бояться – в лес не ходить.
Генерал. Да и невозможно устроить из этого пети-жё. Такие вещи никогда не удаются.
Чиновник. Как же не удаются! Я рассказал же в прошлый раз, как три целковых украл в чужом доме. Да и на служанку, как хватились, указал. И необыкновенное удовольствие ощутил именно от того, что я ей проповедую покаяться, а бумажка-то у меня в кармане лежит.
Настасья Филипповна. Как это грязно!
Чиновник(с неожиданной злобой). Вы хотите от человека слышать самый скверный его поступок и при этом блеска требуете. Да есть ли такой на свете честный человек, который хотя бы раз в жизни чего-нибудь не украл! У нас, конечно, чин маленький, но мы – русский человек! Мало ли кто свою карету имеет… но какими способами!
