Запыхавшись, мы одновременно перепрыгнули последнюю ступеньку, оказавшись в прохладном переходе. У стены просила милостыню, вытянув руку, бабулька в голубом платочке. Я бросил скейт под ноги, чтобы поправить взлохмаченные волосы и завязать шнурок на шортах.
Жарко.
Мой дорогой друг не выглядел ни довольным, ни уставшим после безумного соревнования: мы пронеслись километра два без остановки и только по вискам струился тонкий ручеёк пота. По его лицу никогда было нельзя сказать, что он чувствовал на самом деле. Переложив свой скейт в другую руку, Ди серьёзно произнёс:
– Пошли на канал. Есть разговор.
Глаза его на секунду потемнели, и я понял, что дело плохо. Мы вяло плелись по раскалённым московским улицам, таким родным, что можно было бы с закрытыми глазами добраться из пункта А в пункт Б и ни разу не споткнуться. Обычно летние каникулы Динар проводил с кем-то из родителей в дальних поездках или отправлялся к бабушкам. Но в этом году что-то изменилось: отец уехал один и вернулся довольно быстро. Я мог только догадываться о происходящем.
Несколько лет назад в семье Ди случилось большое горе: его мать после тяжёлой беременности родила мёртвого мальчика. Тогда я не очень понимал, насколько это страшно, пока не увидел настоящий труп – замёрзшего бомжа в соседнем дворе. Каково это, когда из живого тела достают маленького человека без признаков жизни? С ума можно сойти. Вот мать Динара постепенно и слетала с катушек.
Раньше я часто забегал к нему домой на обед или ужин, оставался ночевать. Теперь же так поступал Ди, появлясь у меня дома, и я слышал, как родители обсуждали на кухне сложную ситуацию, с которой столкнулась его семья. Не скажу, что взрослые дружили, как и мы, но, безусловно, были вполне близки, чтобы знать гораздо больше, чем я или даже чем сам Динар.
Ему приходилось тяжелее всех: боль, ненависть и гнев матери направился на старшего сына. Иногда даже при мне она могла пройтись по его внешнему виду или поведению в самых нелестных выражениях, как-то я слышал её ссору с мужем, отцом Ди. Может, и были основания обвинять его в изменах или болезни одной из дочерей, но заявлять, что рождённый ею ребёнок – чужой, это сумасшествие. Особенно если знать, как Динар похож на своих родителей.
Он никогда не заговаривал со мной о ситуации в семье, не комментировал и все прочие случайные свидетельства больших проблем. Только я знал, насколько приходилось моему другу нелегко: как-то после фразы его матери «сними эти идиотские шорты, парни твоего возраста такое не носят. И дети не носят, если у них кривые ноги» больше Ди никогда не показывался на улице ни в чём, кроме длинных штанов.
Мы добрались до канала и уселись на ступеньках старого моста, перекинутого на другую сторону. В это время прохожих было не так много, и возможность поговорить маячила совсем близко. Ди смотрел куда-то в сторону, не то на воду, не то на ограждение. Я же поигрывал пыльными колёсами скейта, пространно соображая, когда заняться его ремонтом.
– Матери плохо, – выдал он глухо.
– Опять беременна?
– Хуже.
– Как это? – я попытался взглянуть на него, но мешало яркое солнце.
– Так это. Лучше б уж рожала. Я нашёл у неё таблетки новые, которые врач не выписывал. Сообщил отцу… Но он в Париже… И сам понимаешь.
Конечно, я понимал. Из тихих разговоров своих родителей знал прекрасно, зачем отец Ди так часто летает во Францию – не из-за бизнеса, там он встречался со своей постоянной любовницей. А, может, и с несколькими. Когда я впервые услышал это слово (было это давно), то не сообразил, что оно значит, но теперь-то понимал более чем хорошо.
– Может, ей врач выписал?
– Может, – Ди дёрнул плечами.
– Гадко, да?
