– Настоящую шекспировскую Дездемону задушили не здесь, а в замке Фамагусты, – пояснял я Геннадию Романовичу Мавританскому, сидя за столиком в кафе на набережной Пафоса с видом на гавань и городскую крепость. – Да и в переводе Пастернака Отелло не просто её задушил, а для верности ещё и заколол кинжалом. Иначе как бы она, будучи удавленной, могла разговаривать с женой Яго Эмилией? А уж после того, как Дездемона окончательно испустила дух и замолкла навеки, там же – в Фамагусте – мавр зарезал и самого себя.
– Мавр! Слово-то какое! – поморщился Геннадий Романович. – Намекаете на мою фамилию?
– Боже упаси! – растерялся я от столь неожиданной трактовки моих слов: – Просто в Фамагусте туристам до сих пор показывают ту самую башню Отелло. Но лично я экскурсий на турецкую сторону не вожу – там я не работаю.
Словно оправдываясь, я поведал Мавританскому о том, что прототипом героя знаменитой трагедии Шекспира, скорее всего, был губернатор Кипра начала шестнадцатого века Христофор Моро. Приревновав жену, он зверски убил её, за что до конца дней своих был брошен в «каменный мешок» – ублие́т. Фамилия же этого белого ревнивца переводится как «мавр». Так что Геннадию Романовичу обижаться на меня не следует…
Но поскольку мой собеседник оказался здесь, на Кипре, в непростой ситуации и искал у меня сочувствия и поддержки, я решил мавром Отелло при нём постараться больше не называть. Хотя, конечно, вы скажете – ханжество чистой воды…
Геннадий Романович Мавританский, функционер от российской культуры, неделю назад привёз на международный фестиваль в Пафос небольшую труппу актёров провинциальных театров, чтобы представить здешней публике мистерию в честь богини Афродиты. Мистерию-то он представил, а вот Афродиту не уберёг.
И сидя теперь напротив меня в соломенной шляпе, шёлковой рубашке лимонного цвета с рассыпанными по ней серебристо-зелёными оливками, в светлых штанах и белых мокасинах на босу ногу, Мавританский обильно поглощал коммандарию и вдоволь предавался самоедству.
Вот и сейчас в очередной раз он тяжело вздохнул, заколыхав волнами оливки на груди и животе своей рубахи. В этот момент лёгкий ветерок сорвал с его головы шляпу, я подался вперёд, чтобы подхватить её, и невольно задел наш столик. Бокал Мавританского опрокинулся, расплескав вино на его белые брюки. Виноградный напиток расплылся по ним ядовитыми красновато-коричневыми пятнами.
Они и мне напомнили кровь, а Геннадий Романыч так и вовсе вскрикнул. Нервы его окончательно сдали, и это можно было понять: привезённая им на Кипр Афродита была вовсе не бессмертной богиней, а обычной актрисой, и уже второй день как лежала мёртвой в местном морге.
Вид запятнанных штанов функционера отчего-то напомнил мне начало «Баллады Редингской тюрьмы» Оскара Уайльда:
Гвардейца красит алый цвет,
Да только не такой.
Он пролил красное вино
И кровь лилась рекой,
Когда любимую свою
Убил своей рукой.
Но стихи всплыли в моём сознании лишь на секунду: ну какой, к чёрту, гвардеец из мягкотелого пузана Мавританского с его рыбьими глазами и гладкими женоподобными щёчками!
А вот с преступлением вырисовывалось всё не так однозначно: в местной полиции Геннадий Романович числился в кругу подозреваемых в насильственной смерти Афродиты. Мне-то он, конечно, клялся и божился, что не имеет ни малейшего отношения к убийству привезённой им актрисы. Да кто же сразу самолично признается в душегубстве?
По себе знаю – никто…
Впрочем, Мавританский был всего лишь одним из подозреваемых: труп «богини» нашли у двери его номера в местной гостинице «Roman». И это было единственной против него уликой, поэтому и арестовывать чиновника пока не стали, отпустив под подписку…
