16 марта 1999 года.
Странно возвращаться к этой детской тетрадке спустя сколько?.. Кажется, три года. И само решение кажется мне странным, несвоевременным, и то, что я, взрослая женщина, давно отвыкшая писать от руки, буду что-то записывать в школьную тетрадь.
На самом деле, тетрадь, наверное, будет другой. В этой слишком много воспоминаний, которые мне хотелось бы спрятать от самой себя и никогда не вспоминать. Но ту, которую я куплю сегодня – если, конечно, не брошу эту дурацкую затею – я положу в тот же ящик стола, в котором лежит старая тетрадь.
Ещё мне странно, что эти записи, сделанные непонятно для кого и для чего, прошли со мной три квартиры и один дом – квартиру Яра на Таганке, его дом на Рублёвке, мою собственную первую квартиру на Щёлковской – и переехали сюда, на ВДНХ.
Специально я эту тетрадь не перевозила. Не знаю даже, выкинула бы или нет, если бы увидела, что она лежит в моих вещах – помню тогда, пару лет назад, кажется, ещё до Рика, а, может, и после него уже – выкинуть тетрадь рука так и не поднялась.
С Риком мы развелись. Последние бумаги удалось подписать зимой – хотелось закончить это и не возвращаться больше никогда.
Я вообще заметила, что не люблю возвращаться назад – там, в прошлом, одна сплошная грязь и если я буду копаться в ней, то не смогу идти вперёд. Не люблю, но, похоже, возвращаюсь опять – стоило начать перебирать шмотки в преддверии весны, как в руки мне попала кожаная куртка, последний подарок Яра, и рана, казалось, закрывшаяся наконец, с новой силой начала болеть.
Каким надо было быть дураком, чтобы подарить мне эту вещь?
В этом весь Яр. Мне просто нечего сказать. Год за годом мучить себя и меня, делать вид, что между нами ничего – совсем ничего! – нет – чтобы затем перечеркнуть всё в самый неудачный момент.
Я пишу и невольно улыбаюсь, и это ещё более странно, чем всё, что происходит со мной сейчас. Потому что я абсолютно отчётливо помню, что Яр всегда приносил мне только боль.
Это какой-то странный человек, который топчет всё, что видит перед собой, ломает, разрушает всех, кто находится рядом с ним – и самого себя заодно. Странно, что он меня до сих пор не сломал, но несколько раз он подходил к этому так близко, что я, безусловно, должна ненавидеть его. Я помню отчётливо ночи, когда шаталась по городу с единственной мыслью не идти к нему домой. Помню его руки, впивающиеся в стену по обе стороны от моей головы. Помню темноту, окружавшую нас.
Помню дачу и пронзающую до самого живота боль, когда он брал меня в первый и во второй раз.
Помню, как он делал из меня шлюху – и до сих пор чувствую, как кровь приливает к щекам при воспоминании о тех днях, когда я готова была для него на всё. Помню, как… Я помню всё. И ненавидеть всё равно не могу.
Если моё прошлое – это чёрный океан, время от времени выходящий из берегов, а Яр, обитающий в нём, спрут, который и сегодня тянет щупальца ко мне, то… То я хотел бы избавиться от этого океана и оставить в памяти его одного. Наверное, так. Потому что если вырвать его из меня, вместе с ним придётся вырвать и самое моё нутро.
Иногда мне кажется, что Яр – это я. Не потому, что я похожа на него или он на меня. Просто, сколько я не пыталась отойти от него, меня всегда приносило назад. Впрочем, может быть, я не очень-то и хотела уходить?
У меня нет слов, чтобы описать, что я чувствовала к нему и что я чувствую теперь. Пытаюсь задуматься и понимаю, что в каком-то смысле ничего не изменилось – спустя столько лет я по-прежнему чувствую боль. И даже теперь, когда нас разделяет непреодолимая стена, он всё равно находит способ помучить меня – хотя, казалось бы, давно уже всё должно быть наоборот.
