Мертвой она вернула свою красоту. Черты лица стали тоньше, усталость покинула их. И тени под глазами больше не казались молчаливыми признаками горя. Разгладились морщины, и даже квадратный мужской подбородок будто обрел девичью легкость.
Человек вздохнул.
Провел пальцем ото лба к носу, задержавшись на горбинке, которая видна-то не была, а под пальцами ощущалась. И дальше, к губам. Нижняя чуть отвисла. И язвочка на ней, давняя, старая, теперь гляделась причудливым украшением.
Да, пожалуй, так хорошо.
Он закрыл глаза, вдыхая запахи – камня и остывающего тела. А потом аккуратно, бережно даже, укрыл ее простыней.
Осторожно поднялся на корточки. Огляделся. Темно. Свет налобного фонаря выхватывал неровную стену, темно-красную, ноздреватую. Камень здесь ненадежный.
Даже камень и тот ненадежный.
Ничего. Человек уже научился слышать скалу. Та спала, и пусть даже что-то там, в глубине, похрустывало, постанывало, но безопасно.
Он на четвереньках выбрался из узкого тоннеля. Душно. Опять это давящее ощущение в груди, когда кажется – еще немного, и сердце остановится. Но стоило потереть грудь, и ощущение отступило.
Это просто воздуха не хватает.
Шахты давно закрыты, да и сомневался он, что во времена их расцвета кто-то заботился о вентиляции. Ничего. Пот стекал по лицу, по шее, под куртку, пропитывая и рубашку, и майку. Зато сердце разогналось и теперь радостно стучало в ребра.
Почти как живое.
Надолго его не хватит, но он ведь может вернуться. К ней. И к другим тоже. Когда захочет. Вернуться и посмотреть. Убедиться, что она на месте.
Что по-прежнему красива.
Что… не сердится.
Что готова поделиться с ним. Как остальные.
Кое-как отдышавшись, он двинулся прочь от камеры к центральному проходу. Луч света скользил по шахте, выхватывая то сами стены, то деревянные подпорки, которые чудом сохранились.
Как и все здесь.
Штольня шла под небольшим уклоном. Порой от нее отходили боковые штреки, и в них жила тьма. Он знал, что в третьем слева прячется полусгнившая вагонетка. А в следующем, если по направлению к выходу, зарастает каменной породой бутылка. Сотня лет минула, но все еще попадались свидетельства того, что некогда шахты жили.
Прямо как он.
Когда до выхода оставалось немного, человек замедлился. Здесь воздух был почище, и дышалось легче. Старые воздуховоды частью завалило, но оставшиеся еще открывались на поверхности, и теперь сквозь них просачивался холод.
Человек выключил фонарь. Привычно пристроил каску на плоский камень у входа. Поправил куртку, рюкзак. Отряхнулся, больше по привычке, чем и вправду из надобности. И дальше уже пошел по собственному следу.
С закрытыми глазами.
Как раньше. Раньше у него ведь получалось. И сейчас можно хотя бы сделать вид, что той украденной силы хватит на такую малость. Нет, человек знал, что силы больше нет. И мир навсегда застыл в одной ипостаси, закрыв путь на изнанку.
И что это правильно.
Он стабилен.
Он нормален.
И ему не нужно никого убивать. Так ему сказали, думая, что обрадуют. Идиоты. Впрочем, ему повезло, что целители в обычной своей самоуверенности даже не предположили, что его это совсем даже не обрадует.
Из горла человека вырвался тихий рык, но эхо сожрало его. И это лишь подстегнуло. Заставило перейти на бег.
Изнутри старый вход в шахту казался почти целым. Это с другой стороны он почти неразличим. Склон зарос сперва мелким осинником, сквозь который позже пробились дерева посерьезней и за сотню лет поднялись, переплелись корнями, вытянули узловатые ветки, создавая своего рода полог. И в сумраке его привольно было мхам да мелкому кустарничку.
Вход затянуло, словно зеленою трясиной. Человек и сам-то его нашел случайно. А теперь вот, выбравшись, огляделся. Отряхнулся.
