– Тима, как только почувствуешь, что замерзаешь, то сразу домой. Сразу домой. Ты меня понял, Тима? – почти кричала на весь подъезд мама, провожая меня и брата на прогулку, когда мы стремительно бежали по лестнице вниз.
Она выглядывала из полуоткрытой двери нашей квартиры, внимательно и строго взирала нас целиком, проверяя напоследок комплектность одежды, обуви и прочих вещей. Одновременно с этим цепляла взглядом безопасность лестничного пролета и всей видимой части подъезда. Кажется, мамы всегда так делают, чтобы удостовериться в безопасности своих детей в той обстановке, где они оказываются в данный конкретный момент времени.
Обращалась она, при этом только лишь к моему младшему брату. Я был не в счет. За меня она волновалась гораздо меньше. На много меньше. Со стороны могло показаться, что я приемный ребенок, а мой брат Тима – родной. Или расценить мамину трепетность только к одному из нас, как участь старшего, когда о младшем уровень беспокойства несколько больше. В нашем случае – на много больше. Старший – самостоятельный, ему пятнадцать. Он знает и умеет. Если что, он вступится за младшего, не даст его в обиду, поделится последним. Тут так и хочется добавить: пожертвует собой.
О да! В нашем случае было именно так. Отношение к моему брату в семье было особенное. Со стороны мамы невероятно особенное. Мне даже иногда казалось, что она вообще иной день даже не посмотрит в мою сторону, не бросит и короткого взгляда. Будто бы я одновременно есть и, одновременно, меня нет. Поел? Да. И все! Я – тень. Тень не своя собственная, а крошечный кусочек тени младшего брата. Своего рода телохранитель, контролер, живая и передвижная камера видеонаблюдения с задатками интеллекта.
– Костя, приглядывай за Тимой! – было последнее, что услышал от мамы, пока бежал по лестнице вниз.
Зуммер домофона, скрип тяжелой двери и вот. Вот она: моя ограниченная подростковая свобода, где с одной стороны я волен делать все что угодно до самого вечера, поджатый временем появления дома не позже установленных родителями девяти часов вечера. С другой стороны я вынужден приглядывать за младшим братом, которому уже двенадцать лет, а потому, учитывая черты его характера, я не считаю нужным вообще быть рядом с ним. Во-первых, ни за кем из его сверстников никто так явно не смотрит, как это должен делать я. Во-вторых, он слишком вредный по характеру, постоянно достает меня и часть того времени, что я буду рядом с ним, он будет издеваться надо мной, причем показательно. Чтобы маме было все видно. Чтобы у нее складывалось негативное мнение обо мне. Что это я плохой. Очень плохой, по сравнению с младшим братом. Что это я не даю тому погулять вдоволь своим придирками. Что я не играю с ним, когда это ему нужно по эгидой внимания и воспитания. Что это я порчу ему настроение и делаю невыносимым его пребывание на прогулке.
Он будет гулять под окнами нашей квартиры. Три четверти этого времени мама не будет сводить с него взгляда стоя за стеклом, подпирая локтями подоконник. Каждые десять-пятнадцать минут она будет звонить ему по телефону и спрашивать: замерз он или еще нет. Дважды он ответит ей, потом перестанет брать трубку. Сначала из вредности, а дальше от того, что просто заиграется с товарищами и увлечется этим настолько, что мама сама спустится вниз и с очередной попытки, наконец, докричится до него, позвав домой.
Я это с ним уже проходил. И если на момент окончания прогулки мне доводилось оказаться рядом или появиться дома в первые пятнадцать минут после возвращения брата, то все шишки и придирки, обвинения в отсутствии должного внимания и контроля, сыпались именно в мой адрес. Я был повинен во всем. У Тимы промокли ноги. Значит это моя вина. У Тимы мокрые варежки – это я недоглядел. Тима вспотел и едва не замерз. Тима упал и ушиб коленку. Во всем произошедшем виноват только Костя. С Тимой ничего сегодня не случилось. И тут виноват Костя. А в чем его вина? Просто виноват. Автоматически. Виноват только потому, что я есть на свете.
