Воскресенье, 11 сентября.
Тишина. Миссис Хоукс, приобняв сына, сидит на диване, укрытая старым пледом. Её плечи немного дрожат. Равномерно тикают часы. Из кухни выходит Лейн, ставит на стол две чашки горячего чая и, поправив плед на ногах мальчишки, на цыпочках уходит к окну. Часы стучат очень громко. У мальчика заплаканные глаза. Мальчик спит. У матери подрагивают плечи. В кресле у окна сидит Майкл, закинув ногу на ногу. В пепельнице на полу цветком шесть окурков, в руках стакан воды. Лейн приобнимает брата за плечи. За окном темно. Внизу с ревом проносятся легковушки и запаздывающие грузовики. Миссис Хоукс тихо всхлипывает. Майкл сжимает руку сестры. На диване ворочается совсем юный Джастин, плед местами спадает. Майкл отпивает немного воды и ставит стакан на пол. Рядом с пепельницей. Сухо тикают часы. Джастин бормочет что-то во сне. В полутьме улиц внизу не видно ни одного пешехода. Майкл снова сжимает руку сестры, встаёт и выходит из квартиры, тихо прикрывая за собой дверь. Часы бьют одинадцать. Миссис хоукс утыкается головой в ладони. Мальчик дрожит. Сквозняки.
Стакан наполовину полон.
Понедельник, 12 сентября.
Ночь здесь освещали фонари. Под гул моторов и свист тормозов я въезжал в пригород, а по глазам бил свет фар, его покидавших. Когда-то я зарекся не возвращаться в крупные города, и это было разумно, теперь мне всё же придётся посетить такой. И это тоже разумно.
– Знаешь, что отличает живущие виды от вымерших? – спросил я.
– Удиви меня.
– Умение приспосабливаться. Ну, к новым условиям. Сегодня человека зовут лицемером, если он подстраивается под других, а ведь это основной навык для выживания.
– Основной? – она, ехидно улыбнувшись, оперлась на перила.
– Не менее важный, чем умение хватать, ходить или размножаться. Неандертальцы всё это умели. Но вымерли.
– Думаешь, потому что они плохо приспосабливались?
– В точку. А теперь это зовётся лицемерием и порицается обществом.
– Ну, мораль многогранна. Хочешь выпить?
– Хочу.
– Я думаю, мир меняется. И сейчас в нём иногда можно быть честным, и это хорошо. Разве нет?
– Можно и всегда. Если ты не думаешь о выживании.
– Я думаю. А ты, значит, решай – она завела руки за спину и повернулась лицом ко мне – сохранить принципы или выжить?
Вот как. Сохранить принципы или выжить.
– Ты всё равно что умираешь, когда лишаешься того, что делало тебя тобой, так не всё ли равно?
– Не знаю, думай. У тебя будет время.
Она тогда упорхнула на работу, как всегда. А у меня действительно было время. Быть может, даже больше чем нужно. Ей нравилось демонстрировать свой максимализм, особенно передо мной. Девчонка из магазина модной одежды во многих вопросах клала меня на обе лопатки. И делала это красиво. Тогда в свои девятнадцать она, наверное, понимала жизнь лучше, чем я сейчас. С каждым годом я, чертыхаясь, признаю, что становлюсь всё более похожим на неё. Время идёт, я раз за разом переигрываю в своих мыслях до дыр затертые диалоги, и всё чаще в этих диалогах с ней соглашаюсь. А когда-нибудь она попросит меня подвести итоги – и тогда состоится наш последний разговор. Сейчас я думаю о том, что, возможно, было ошибкой ловить попутку и ехать сюда. А ещё, возможно, это первое правильное решение за последние годы.
Письмо было написано женщиной. Пятна неровностей – следы слез, почерк местами резкий – это от дрожащих рук. Текст эмоциональный, но полезной информации немного. Вдова явно убита горем, и её эмоции будут мешать. Не знаю, почему я согласился на эту работу. Возможно, из-за денег, хотя я не сильно в них нуждаюсь. Меня давно тянуло в большой город, и я не знаю, почему. Возможно, она могла бы это объяснить, но она ждёт, когда я пойму сам – хочет подвести итог. Что ж, пускай. Я не думаю, что это дело отнимет у меня больше недели, а когда наконец получу свои деньги, сменю профессию и навсегда попрощаюсь с расследованиями.
