Каждый год накануне Пасхи в доме открывали залы. Их закрывали в ноябре уходящего года сразу после дня поминовения всех усопших. Залы занимали неотапливаемую часть виллы, поэтому зимой посетителей в них не пускали. Через распахнутые окна и двери в комнаты вливался теплый весенний воздух, хотя от стен еще веяло холодом. На куртинах зацветали тюльпаны, а на закате из парка доносилось пение дроздов.
Я догадывался о приближении дня открытых дверей по раздвинутым в залах решеткам, нарастающей суете прислуги и появлению через несколько дней посторонних помощников: как правило, это были крестьяне из окрестных поселков, они хорошо знали дом и были нашими знакомыми. Все возились с тряпками, ведрами, швабрами, щетками, и мне тоже хотелось работать рядом с ними, натирать воском мозаичный пол, но ходить по залам мне запрещали. «Не мешай людям работать!» – звучал твердый отказ. На консоли выставляли фотографии со знакомыми лицами или рамки с важными документами, рядом ставили бонбоньерки и пепельницы. Книги по искусству и истории семьи, часто служившие для бутафории, занимали самое видное место. На столики снова возвращались вазы с цветами и декоративными растениями. Залы, пребывавшие зимой словно в летаргическом сне, пробуждались и вскоре вновь оживали с приходом длинных теплых дней.
Этот ежегодно повторяющийся ритуал дарил мне, ребенку, ощущение незыблемости и надежности нашей жизни, по крайней мере, пока я был подростком.
Наш старый дом в Ваприо д’Адда. На открытках с видами нашего городка он величался виллой, но для меня он всегда оставался просто домом. На желтых туристических указателях его еще называют палаццо, но сами мы никогда так не говорили, хотя его современный вид больше соответствует такому названию, чем загородная вилла.
Дом стоит на высоком миланском берегу и возвышается над уродливым мостом через Адду. А если двигаться со стороны Бергамо, его нельзя не заметить на въезде в Канонику, соседний городок на противоположном берегу реки. Уступы, спускающиеся от дома к каналу Навильо Мартезана, – у нас их называют «шпалерами», – всегда были его неотъемлемой частью, их легко узнать на ведутах Бернардо Беллотто. В те годы в парке вдоль реки высились высокие темные кипарисы, сейчас их местами заменили ряды лимонов в вазах, которые уходят влево от террасы, смотрящей на реку. Наш садовник Сандро за последние двадцать лет сумел вырастить много великолепных деревьев со «сверкающими фанфарами солнечного блеска»[1].
С террасы в конце войны я смотрел на проезжавшие внизу танки союзников, под их тяжестью расшатался старый железный мост на дороге, ведущей в Бергамо. Потом на месте старого шаткого моста поставили новый бетонный, который своей серой глыбой застилает паромный причал былых времен. Ту паромную переправу когда-то изобразил Леонардо на известном рисунке, хранящемся в Королевской библиотеке Виндзорского замка[2]. Довольно покатый, поросший травой склон, круто обрывающийся над руслом Адды, остался точно таким же, с теми же мысами и излучинами.
Вилла Мельци в Ваприо д’Адда
И водозабор оросительного канала Ваилата, который на противоположном берегу тянется вдоль Адды, хорошо различим на рисунке. В конце жаркой недели местные жители приходят на этот склон загорать и нырять с обрыва в реку, которая чуть выше по течению принимает в себя воды Брембо.
Высокий, стройный, убеленный сединами библиотекарь Виндзорского замка приезжал в Ваприо в 1982 году накануне открытия выставки рисунков Леонардо из Королевской библиотеки в замке Сфорца. Выйдя на террасу, он неожиданно застыл на месте, с изумлением увидев перед собой вид, с необычайной точностью повторявший прекрасно известный ему рисунок, и тихо, про себя с восхищением восклицал по-английски: «Невероятно, чудесно, фантастика!» Угадать причину его оцепенения было совсем не сложно. Открывшийся перед ним мир Леонардо ошеломил старого английского ученого. К сожалению, это был знакомый нам пейзаж, по которому мы каждый день скользим взглядом, пейзаж, отмеченный лишь одним указателем на склоне со стороны Бергамо и щитом со стрелками на миланском берегу. Самое плохо исследованное, незащищенное и скверно охраняемое место. В южной части дома, вытянувшегося вдоль реки, в двух комнатах на нижнем этаже зимой укрывают лимоны в вазах. Широкие окна первой комнаты, больше похожей на оранжерею, обращены в парк и открыты полуденным лучам солнца. За ними, следуя против течения Адды, помещается библиотека, за ней танцевальный зал, потом бильярдная, зеленый зал и, наконец, угловой зал, называемый еще белым из-за мебели бледных тонов и большого светлого ковра. Зимой в танцевальном зале с венецианским полом находил приют стол для настольного тенниса, который с наступлением тепла выносили наружу, в портик. Упорная игра шла даже в самые морозные дни, и после захода солнца стол освещался двумя светильниками «монгольфьер», которые мы временами обстреливали теннисными шариками, к счастью, без всякого вреда для этих светильников.
