НЕОСТОРОЖНОЕ ОБРАЩЕНИЕ С ОГНЁМ
1.
…Я русский человек, а следовательно – русофоб. Как ни печально в этом самому себе сознаваться. И живу я среди русофобов – скрытых, так называемых представителей малых наций; и откровенных – так называемых русских интеллигентов. Или теперь у нас интеллигентов нет, надо говорить – интеллектуалов? Какая, собственно, разница. Старая русская дореволюционная интеллигенция страдала тем же самым – иначе откуда бы взялись все эти большевики и прочие социал-революционеры. Как там у Ленина и других, желавших поражения России в Первой мировой войне? У партии пролетариата нет родины? Ага. С чего бы это у нынешней партии капиталистов она появилась? Сколько их потом, начиная с того же Солженицына, призывало к блокаде СССР. Мечтали, чтобы коммунисты поскорей обгадились. А эти, видать, чувствовали, что обгадятся: всё вели счёт, сколько продержатся: вон, в каждом совковом городе – улицы 25 лет Октября, 40 лет Октября, очередных партсъездов, каждую дату увековечивали. Не прошло и семидесяти лет, как – всё. Накрылось. И сидим теперь все в этом замечательном результате диссидентских мечтаний, никак не можем выйти на уровень производства 1991 года, а уж 10 лет прошло. Какая тут любовь к отечеству. Лучше нам дайте политическое убежище с пожизненным пособием за понесённые муки от царско-большевистско-постсоветского режима, мы всё расскажем про эту проклятую страну. И пожелаем ей дальнейшего распада тюрьмы народов, тем более что нас там уже нет. Вот он – настоящий русский интеллигент. Чего только не сделает из любви к родине.
Одно радует – нет ни одной улицы имени августа 91. Или первого срока президента ЕБН. Или это только пока?
Всех нас, по-моему, крепко ушибают об Запад ещё в детстве-юности; так, что мозги потом вывихиваются. И живёшь потом с чувством, что твоя родина – там, а здесь ты временно. Любишь английскую музыку, французскую живопись, американское кино. Уезжаешь туда – и обнаруживаешь, что тебя там никто не ждёт. Как так не ждёт – ведь ты же их любишь! Уже за это они должны тебе помочь устроиться в своей содержательной жизни. А эти сытые американо-европейцы предлагают тебе должность младшего клерка в риелторской конторе. Хорошо, что не уборщицы. Говорят в ответ на моё недоумение что-нибудь вроде советского «У нас любой труд почётен». У них-то, может, и почётен, а как же мои мечты? дерзания? стремления? Я же хочу творить. Я хочу мирового признания, славы, я так долго этого хочу. А они ничего подобного не хотят. И смотрят на тебя большими круглыми глазами. Не любят в ответ. И чувствуешь себя обманутым.
Возвращаешься в Россию. Здесь тебя тоже никто не ждёт, и твоё место давно занято. Занято таким же, как я, который только и мечтает об отъезде на Запад. Но никогда не уедет, потому что боится, что у него ничего не выйдет, ещё сильней меня.
Хуже всего – наши бабы. Эти-то везде приспосабливаются, хоть в Америке, хоть в Африке. И становятся туземцами. И дети уже – французы, немцы, американцы, кто угодно, только не русские. Идеал русской женщины – чеховская “душечка”, как пустой CD-RW – записывай и переписывай что угодно. И как с ними после этого жить?
Ужасно, всё ужасно в моей нынешней счастливой семейной жизни.
А ведь прошло только два года, как я вернулся сюда и женился. Сдуру, конечно. И вернулся, и женился. Подождём ещё.
Декабрь 2002.
Георгий Харин дочитывает страницу и откладывает дневник покойного мужа своей нынешней супруги в сторону.
– Ирина, а чем Сергей занимался за рубежом? И где жил?
– Жил вроде бы в Штатах. А чем занимался – не знаю. Зачем тебе?
– Любопытно. Тебя-то он в Америку не вывозил?
– Я сама по себе – в экспортном исполнении. Но он ездил туда ещё до знакомства со мной. А потом как-то не до того было.
