Холодное утро встречает меня резким порывом ветра, будто бы
наказывая за выход из тёплой квартиры. Я натягиваю шарф повыше и
ускоряю шаги по серым улицам, ведущим к воротам СИЗО. Спешу на
работу в медсанчасть. Каждый день одинаков: на проверку больных,
уколы, иногда перевязки. Больные — в основном пожилые, или те, кого
жизнь перемолола до состояния тени человека.
Снег в воздухе смешивается с запахом чего-то металлического,
тяжёлого. Наушники лежат в кармане — в такие утренние часы я
предпочитаю слушать тишину, как бы странно это ни звучало. Тишина
помогает собраться с мыслями, хоть бы на миг забыть, что за стенами
следственного изолятора всегда будет чужая боль и отчаяние. Но в
этот раз тишина нарушена.
Сперва я думаю, что мне послышалось — будто ветер сыграл злую
шутку, принёс странный звук. Но через пару шагов скулёж становится
отчётливее. Странный, тихий, будто издалека, едва заметный, но
пробивающийся сквозь звуки жизни СИЗО. На секунду мне даже,
кажется, что это просто кошка где-то застряла или котята замёрзли и
теперь зовут на помощь.
Свернув за угол здания, я останавливаюсь. Нет, это не котята.
Скулёж становится отчётливее, в нём слышится слабость и
беззащитность. Я прислушиваюсь, всматриваюсь в полутьму возле
служебного выхода. Там, среди кучи старых коробок и мешков,
кажется, кто-то шевелится.
Сердце сжимается. Вздохнув, я осторожно подхожу ближе, ногами
раздвигая мусор. Внутри коробки, завернутые в какие-то старые
одеяла, лежат... дети. Двое, совсем крошечные. Я поднимаю руку ко
рту, подавляя крик удивления. Они едва дышат, их маленькие тела
дрожат от холода, а я стою над ними и не могу поверить в
происходящее.
"Боже мой… кто мог их тут оставить?" — шепчу я себе под нос,
понимая, что время тянется слишком медленно. Нужно что-то делать, и
быстро.
Александр
Подтягиваюсь на турнике, чувствуя, как мышцы сжимаются с каждым
движением. Делаю это каждое утро как ритуал. Это не спортзал,
конечно, но моя камера больше похожа на квартиру, чем на обычные
"однушки". Чистота, порядок, ковры на полу. Всё здесь напоминает,
что у меня всё под контролем. Даже в одиночке.
Турник висит прямо у окна. Я смотрю на снег, который падает за
решёткой, но мысли где-то далеко. В такие моменты голова чистая —
только вес собственного тела и звук дыхания. Опускаюсь, снова
подтягиваюсь. Десять, пятнадцать… Сколько уже сделал? Неважно.
Главное — держать себя в форме. Здесь нельзя расслабляться, даже
если тебе очень хочется.
Останавливаюсь и отхожу к окну. Рука тянется машинально —
машинка для кофе, сигареты рядом на столе, но вдруг чувствую, как
что-то не так. На запястье тонкой полоской начинает кровить. Блин!
Кажется, шов разошелся. Я порезал руку несколько дней назад, когда
разбирался с чьей-то посылкой, но не думал, что это серьёзно.
Дёрнул турник, вот и разошлось.
Рука начинает ныть, и кровь медленно стекает по пальцам. Твою
мать. Тянусь к двери и стучу несколько раз. Звук глухой, как
всегда, в этих стенах. Жду. Боль усиливается, пульс бьёт в
ране.
— Эй! — зову, стуча сильнее. — Конвойный, иди сюда! Надо
перевязать!
Шум шагов за дверью. Вот и он. Подходит не спеша, как всегда.
Словно время у нас здесь в избытке.
— Чего Вам?
— Рука, — показываю кровоточащую рану. — Позови фельдшера, пусть
сделает дело. Надо перевязать.
Он кивает, не задавая лишних вопросов. Уже знает, что если я
прошу, то лучше не тянуть. Через несколько минут снова увижу её,
молоденькую медичку. Она здесь была один раз, когда меня зашивала.
Но что-то подсказывает мне, что сегодня она не придет. В прошлый
раз мы повздорили немного. Ну, как повздорили, я погладил её ножку,
а она меня шарахнула железной тарелкой по башке.
