[Лондон, Англия. Лето 1895 г.]
В течение получаса Алистер Эйткин не выпускал из рук это
письмо...
Странные мысли, тяжёлые как дым табака, блуждали по мраку
кабинета, в одиночку освещаемого настольной лампой. Взгляд болящих
глаз скользил то по шкафам, коими заставлены стены без окон, то по
поверхности стола, усыпанного монетами и бумагами, то снова по
письму.
Он и позабыл, когда в последний раз ему писал Калеб. Да и сам он
пишет братьям редко, ибо работа забирала его целиком и полностью.
Но если даже Калеб обеспокоен ситуацией, тогда дело зашло слишком
далеко.
Из троих братьев в семье Эйткинов только Алистер, старший из
них, отдал себя колдовству и борьбе с потусторонними силами.
Джереми и Калеб, напротив, решили посвятить себя мирной жизни. Но,
видать, если бежишь от судьбы, судьба найдёт сама. И тогда Алистер
поможет им встретиться с ней во всеоружии. Духовный ученик Уильяма
Эванса, одного из передовых исследователей своего времени, он не
смел предать их общее стремление к познанию. Однако, в отличие от
Эванса, Алистер гораздо осторожнее обращается с непроверенными
артефактами. В конце концов, он не хотел закончить так же, как
он.
И если нынешний случай настолько тяжёлый, что более не терпит
отлагательств... ему понадобится дельный совет.
Совет специалиста куда более опытного, чем он сам.
***
Тем временем, в одном из случайных притонов зашёл необычный для
сего места посетитель. Со стороны он казался обычным джентльменом в
шляпе, если бы не факт, что лицо его было скрыто от посторонних.
Его бурая маска, какие носили чумные доктора, лишена линз — ему
нравилось, когда видели его живые глаза наравне с бездушным кожаным
клювом. Длинные волосы, связанные в хвост за спиной, опускались
почти до поясницы. Никто не встречал его лично, но много слышали о
его существовании, и потому над головами сразу зашелестели
шепотки.
Это был один из тех вечеров, которые хотелось провести в полном
одиночестве, пусть и одиночество в опиумном притоне весьма
сомнительное. Он бы, как обычно, переночевал в особняке миссис Грин
с её безграничного позволения, но — как же он не хотел, чтобы она
или её малышка стали свидетелями того, что он собирался сделать.
Тем более, у них сегодня гости, в компании которых он не горел
желанием находиться.
Ему хватило денег на то, чтобы не затеряться среди груды
опьянённых тел, устилающих пол, а занять отдельную кабину. Сегодня
он нуждался в особом уединении, а лишние деньги с неба не падают:
последний его «пациент» оказался особенно щедр на вознаграждение за
проделанный труд.
К трубке он не притронулся. Сладких ароматов было предостаточно
в воздухе, чтобы душить тревоги. Никто ему не помешает.
Разобрав саквояж, он вынул из него пузырёк с густой белёсой
жидкостью, омывающей стенки изнутри. Когда он поставил его на
столик у лампы, жидкость начала светлеть и засияла сама собой.
Маленькие точки, подобные бриллиантам, заплавали в пузырьке, играя
светом.
Прошло два месяца с тех пор, как он принимал лекарство. Медлить
больше нельзя. Если он пожелает на время уйти рассудком из этого
мира, на то есть трубка с опиумом, есть и иные средства, в том
числе и те, что в саквояже. Позволить болезни забрать его в
непредсказуемый или ответственный момент он не даст ни в коем
разе.
Засучить рукава. Увидеть карту нарывов, столь ненавистную до
глубины души. Пустить иглу шприца в горлышко пузырька и вытянуть
жидкость.
...когда сему придёт конец...
Сжать кулак. Увидеть, как вздуваются вены под долиной кожи.
Стиснуть зубы от того, насколько опротивел сей привычный
ритуал.
...когда заслужу покой...
И вонзить шприц. И увидеть, как разглаживаются раны,
сравниваются нарывы и волдыри. И успокаивается кожа, обретая заново
живой цвет, пока серебристая жидкость проносилась по ценам через
толстую иглу.
