Уважаемые читатели! У вас в руках второе издание моей книги «Неужели это я?! Господи…» Впервые она увидела свет одиннадцать лет тому назад и благодаря издательству «Эксмо» имела дополнительные тиражи, что, не скрою, весьма лестно мне как автору.
Почему я писал ее? Мне хотелось посмотреть со стороны на себя, на время, в котором я жил и менялся. Посмотреть непредвзято, без розовых очков. Дать трезвую, честную оценку самому себе. И главное, вспомнить людей, встречи с которыми повлияли на меня, на выбор дороги, по которой, спотыкаясь, но шел.
Многое изменилось. В какую сторону – судить вам. Может быть, книга моя подскажет ответ. Сейчас кое-что прояснилось, стало очевиднее.
Некоторых, о ком писал, – нет уже на этом свете. Царствие им Небесное!
Не редактирую книгу заново – пусть все будет, как в первом издании.
Надеюсь, что вы, мои читатели, прочтя ее, задумаетесь и о своей жизни…
Искренне ваш, О.В. Басилашвили
Иду я по большой дороге,
А навстречу везут навоз.
О! Когда же эти дроги
Заменит электровоз…
Да, иду я по Загородному проспекту Санкт-Петербурга, иду к дому, иду из магазина. В одной руке пакет с картошкой, капустой, в другой – с хлебом, сыром.
Бормочу автоматически, бормочу вслух эти строки поэта двадцатых годов, они сами забормотались, видимо, под влиянием окружающей безрадостной картины…
Серая, в пятнах, простыня неба, грязный асфальт, обледенелые плитки тротуара, ледяной черный ветер порывами со всех сторон…
А вот витрина булочной. В ней забавная кукла булочника – лежит, спит себе, и живот от дыхания вверх-вниз, вверх-вниз… А это кто такой там отражается в стекле? С двумя пакетами, согбенный и безрадостный?
Ба! Да это ты, Олевык! (Так Александр Белинский, любимый мой режиссер, ласково именует меня, ну а поскольку у него нелады с произношением некоторых букв, то и получается не «Олежек», а «Олевык».)
Да, это я. Это я, Олевык! Это я, Фафенька (то есть «Сашенька» – это я отвечаю воображаемому Сашеньке Белинскому).
Это я – вон там, в витрине, сутулый старик с пакетами, мучимый артритом, колитом, тендовагинитом, мозолями и ненужными мыслями. Давно за семьдесят[1] – это вам не бык на палочке! Всё! Ты уже не с ярмарки едешь, ты уже приехал, давно приехал, и яблони, с которых белый дым, давно вырублены, и пни сгнили.
Ну что, старик? А если нижнюю губу вперед, а верхнюю заглотить – вот и полная картина: шамкающий безумец в витрине бормочет: «О! О! Когда вэ эти дроги, дгоги… эвэктвовоз…»
Стоп! Ты уже вслух!
Стоп! Маразм! Выпрямись! Плечи назад! Живот втянуть! И – быстро, прямо, энергично… легко! И – по-о-шел! Па-а-шол!
Иду! Боже, а женщины-то, женщины! Ни одной старухи! Молодые, жаждущие! Без детей, с детьми, с внуками! Все молодые, идут быстро, обгоняя меня…
Позади шепот:
– Он! Он! Я узнала!
– Да не-ет…
– На спор! Он!
Узнали. Узнали, черт бы их побрал!
Ну да, я ведь вчера играл «Калифорнийскую сюиту»! А позавчера – «Копенгаген»! И ведь неплохо играл, черт возьми! А то, может быть, и по телевизору… Спину прямо держать! И – главное, главное – туман в глаза, внутреннюю углубленность, иллюстрирующую богатство души и – простоту, простоту – да, да, это тоже важно, несмотря ни на что, на популярность и уважение – я прост, прям, доступен…
Молодой, румяный, черноглазый, улыбается, забегая вперед, встал передо мной:
– Извините! Это – вы?!
Я – несколько усталый, но добрый взгляд:
– Да… это я… (и улыбка всепонимающая).
– Он! Я говорил! – И уже мне непосредственно: – Это ведь вы выступали в рекламе пива студенческого?
Да, вот это удар. Ниже пояса.
Был грех – снялся я в рекламе этого пива. Десять дублей. Тяжело опьянел. С тех пор не то что пить, но и видеть рекламу пива по ящику – подступает тошнота… Да и давно это было – в конце девяностых!
