С высоты птичьего полёта Москва простиралась мёртвым мегаполисом, затянутым в саван вечного смога. Когда-то бескрайний, кипящий жизнью город превратился в гигантский некрополь – серые многоэтажки выстроились как надгробия на кладбище цивилизации, их пустые глазницы-окна слепо смотрели в никуда. Улицы, когда-то заполненные потоком машин, теперь зияли глубокими трещинами, словно шрамы на теле великана. Чистые пруды, покрытые радужной маслянистой плёнкой, тускло отражали холодное весеннее солнце – его свет, когда-то ласковый, теперь казался чужим и враждебным, едва пробивающимся сквозь ядовитую пелену.
Пространство наполнилось тяжёлым маревом, словно кисель из кислотных испарений. Где-то в вышине, едва пробиваясь сквозь смог, гудел дрон – последнее творение уцелевших инженеров. Его жужжание напоминало хрип гигантского насекомого, а камера, подобно голодному стервятнику, выискивала среди руин признаки жизни. На потрескавшемся экране управления мелькали обрывки былого величия: Садовое кольцо с асфальтом, вздыбившимся, словно кости, прорывающиеся сквозь землю; ржавые остовы машин, намертво вмёрзшие в дорожное покрытие, их металл покрыт странными наростами, похожими на грибницу. На месте Парка Горького зияла огромная воронка, заполненная чёрной жижей, в которой плавали не только обрывки одежды, но и что-то чешуйчатое, периодически шевелящееся вопреки отсутствию видимого источника движения.
Но самое жуткое были даже не руины.
Это были тени.
Они появлялись ниоткуда – гигантские, бесформенные массы, медленно ползущие по фасадам зданий. Там, где они проходили, оставались следы странной плесени, расползающейся с неестественной скоростью, словно живой организм. Иногда в серой массе угадывались очертания чего-то, что могло быть конечностями… или щупальцами. Они наблюдали. Они ждали.
Камера дрона, словно хищная птица, выслеживающая добычу, зафиксировала движение среди развалин. Одиночная фигура пробиралась между обвалившимися стенами, её тень на треснутом асфальте изгибалась неестественно, будто жила собственной жизнью. Ветер гнал по улицам серую пелену смога, которая цеплялась за разрушенные фасады, словно пытаясь стереть последние следы человеческого присутствия. Но фигура упорно шла вперёд, не обращая внимания на окружающий упадок, будто ведомая невидимой целью.
Остап прижался спиной к стене бывшего супермаркета, где выцветшая реклама всё ещё кричала о скидках, которые уже никому не были нужны. Его дыхание свистело сквозь разорванный противогаз, оставляя на маске мутные разводы конденсата. В ушах пульсировало – адреналин смешивался со страхом и яростью. Всего два часа назад он стал свидетелем того, как Наставники уводили мальчишку из соседнего подъезда. Тот цеплялся за ржавые перила, его крики разносились по всему двору, пока внезапно не оборвались… Навсегда.
Теперь Остап двигался по хорошо знакомому маршруту: три шага влево от разбитой витрины (здесь когда-то продавали электронику, теперь лишь осколки стекла да истлевшие кости), затем прыжок через трещину в асфальте (в её глубине что-то шевелилось, и лучше было не задумываться, что именно), и вот он – распределитель. Железная будка с решётками, за которой маячила фигура в чёрном комбинезоне. "Резерв" выдавали только после "очистки" – процедуры, после которой люди либо возвращались молчаливыми и покорными, либо не возвращались вовсе. Но Остап знал лазейку – дыру в заборе за детской площадкой, где земля пахла одновременно мёдом и разложением, словно кто-то смешал сладость со смертью.
Он шёл, прижимая к груди драгоценный пакет с пайком – мутноватую жидкость, называемую молоком (хотя оно давно не напоминало настоящий продукт), кусок хлеба с синеватым отливом (плесень или что-то похуже?) и странные печенья в упаковке с полустёртой маркировкой. "годен до 25.12.42" – единственное, что ещё можно было разобрать. В памяти всплыл образ Вадима из 14-й квартиры, который месяц назад съел похожее печенье, только найденное в другом конце района. К утру его кожа покрылась прозрачными пузырями, а изо рта полезли тонкие белые нити, будто корни, проросшие изнутри. Но голод был сильнее страха – Остап уже месяц питался только "грибами", склизкими наростами, которые каждую ночь появлялись в его ванной, будто кто-то специально их выращивал. Последний раз мясо он видел три года назад, когда отец принёс тушку крысы. Настоящей, а не тех тварей с лишними конечностями, что теперь кишели в мусоропроводах и иногда смотрели на тебя слишком осознанно.
