Charles Bukowski
ON DRINKING
Copyright © 2019 by Linda Lee Bukowski
Published by arrangement with Ecco, an imprint of HarperCollins Publishers
Фотография на переплете: © Ulf Andersen / Gettyimages.ru
Перевод с английского Максима Немцова
© Немцов М., перевод на русский язык, 2020
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020
мураши ползают мне по пьяным рукам[1]
О мураши ползают мне по пьяным рукам
а Ван Гогу дали сесть на кукурузном поле
и отнять Жизнь у мира
дробовиком,
мураши ползают мне по пьяным рукам
а Рембо сплавили
возить оружие и заглядывать под валуны
нет ли там золота,
О мураши ползают мне по пьяным рукам,
Паунда засунули в дурдом
а Крейна вынудили прыгнуть в море
в одной пижаме,
мураши, мураши, ползают мне по пьяным рукам
пока школяры наши вопят по Уилли Мейсу
[2]а не по Баху,
мураши ползают мне по пьяным рукам
через выпивку тянусь я
к плоскодонкам, портомойням, к подсолнухам
и пишмашинка падает как инфаркт
со стола
или мертвый воскресный бык,
а мураши вползают мне в глотку
и в рот мне,
и я смываю их вином
и подымаю жалюзи
а они на сетке
и на улицах
карабкаются по колокольням
и в автопокрышки
ища чего бы еще
съесть.
[Джону и Луиз Уэббам][3]
25 марта 1961 г
[…] Меня беспокоит, когда я читаю про старые парижские группы, или кого-то, кто знал кого-то в старину. Они, значит, тоже этим занимались, стародавние и нынешние имена. Думаю, Хемингуэй сейчас об этом книгу пишет. Но, несмотря на все, мне в это слабо верится. Терпеть не могу писателей или редакторов, или кого угодно, желающих говорить об Искусстве. 3 года я жил в трущобной ночлежке – еще до кровотечения – и каждый вечер напивался с бывшим зэком, горничной, индейцем, девкой, которая будто носила парик, но не носила, и 3 или 4 бродягами. Никто из них Шостаковича от Шелли Уинтерз[4] отличить не мог, и нам было плевать. Главное отправлять гонцов за бухлом, когда у нас пересыхало. Начинали мы с нижнего конца очереди, где у нас худший бегун, и если ему не удавалось – а надо понимать, почти все время денег у нас было мало или вовсе нисколько, – мы немного заглублялись до лучших времен. Наверно, это хвастовство, но лучшим гончим был я. И когда последний, шатаясь, вваливался в дверь, бледный и пристыженный, с инвективою на устах подымался Буковски, облачался в свою драную накидку и с гневом и уверенностью шагал в ночь, в «Винную лавку Дика», и я его разводил и принуждал, и отжимал его насухо, пока у него голова кругом не шла; я входил с великим гневом, не побираясь, и просил того, что мне требовалось. Дик никогда не знал, есть у меня деньги или нет. Иногда я его обводил вокруг пальца – деньги у меня были. Но почти все остальное время их не было. Так или иначе, он выставлял передо мной бутылки, паковал их, и я их забирал с гневным: «Запиши на мой счет!»
И тогда он начинал старую пляску – но господи бож мой, ты мне и так уже стока и стока должен, а не платил уже месяц и…
И тут наступало ДЕЯНЬЕ ИСКУССТВА. Бутылки у меня в руке. Ничего б не стоило просто взять и выйти. Но я хлопал их снова перед ним, выдирал их из пакета и совал ему, говоря: «На, ты вот этого хочешь! А я за своими чертовыми покупками в другое место пойду!»
«Нет-нет, – говорил он, – забирай. Ладно уж».
И тогда он доставал жалкий свой клок бумаги и добавлял к общей сумме.
«Дай-ка погляжу», – требовал я.
И после этого говорил: «Да ради ж бога! Я же тебе не столько должен! А вот этот пункт тут откуда?»
И все это ради того, чтобы он поверил, будто я ему когда-нибудь заплачу. И после этого старался меня развести в ответ: «Ты человек чести. Ты не такой, как другие. Тебе я доверяю».
Наконец он захворал и продал свою лавку, а когда возник следующий хозяин, я открыл себе новый кредит…
