Алена никак не могла понять, что это разбудило ее в такое время.
Моргнула раз, другой, покосилась на светящиеся цифры электронного
будильника — половина пятого утра. И тут в дверь опять позвонили.
Настырно, бесцеремонно. Этот наглец и думать не желал, что люди в
такой час обычно предпочитают спать. Она все же села, свесила ноги,
нашарила тапочки. В дверь снова позвонили. Еще настойчивее, уже
нетерпеливо. Алена проворчала себе под нос, что в общем-то негоже
так нагло вторгаться в чужую личную жизнь, тем более ночью, но
все-таки пошлепала в прихожую.
— Кто там? — спросила недружелюбно, даже не думая открывать.
Мало ли кто там шляется по подъезду. Инстинкт самосохранения у нее
с детства работал превосходно.
— Следователь Терещенко, — четко прозвучало из-за двери.
— Ну да, — зевнула Алена, — а я Барбара Стрейзанд! Убирайтесь, а
то на самом деле в милицию позвоню! Кстати, ни электриков, ни
газовщиков я тоже не вызывала.
За дверью, видимо, усмехнулись (по крайней мере, Алене так
показалось), потом кто-то потоптался на месте и уже не столь
уверенно проговорил:
— Вы знали Ольгу Харитонову?
— Я знаю Ольгу Харитонову и еще кучу людей, — она повернулась,
дабы пошагать обратно в спальню, однако, как всякого журналиста, ее
зацепило слово, употребленное не совсем правильно, — Послушайте, а
почему вы спросили, знала ли я Ольгу? С ней что-то случилось?
— Ваша соседка — Ольга Григорьевна Харитонова… — видимо, человек
за дверью подбирал слова поточнее, потому говорил медленно,
размышляя на ходу, — …она найдена мертвой в своей квартире.
— Лялька?! — Чувство самосохранения бесследно испарилось. Алена
торопливо отщелкнула все свои три замка и рывком распахнула дверь,
едва не попав в объятия следователя Терещенко. Спохватившись, она
замерла и пристально взглянула на незваного гостя.
Терещенко оказался очень даже ничего. Не в смысле, что ничего
для следователя, а вообще ничего — весьма симпатичный. Тут она
вспомнила причину, по которой вылетела на лестничную площадку, и
бросила взгляд на соседскую дверь. Чтобы не заорать, как истеричка
в дурных комедиях, она зажала рот рукой. Дверь Лялькиной квартиры
была широко распахнута, и в проеме шатались какие-то фигуры. Одна
из них осматривала Лялькин шкаф в прихожей, другая что-то
фотографировала — полутьма то и дело озарялась холодным белым
светом. Кроме этих двух, по всей видимости, там была еще куча
народу. Но закричать ей хотелось вовсе не от этого — вниз по
лестнице спускались два санитара с носилками, на которых лежал
черный мешок, наглухо застегнутый на грубую железную «молнию».
Алена поняла, что они выносят Ляльку.
— Вы хорошо знали Харитонову? — тихо, но очень внятно спросил
Терещенко.
Она кивнула, задав самый идиотский вопрос в такой ситуации:
— А что случилось?
Из короткого, но емкого рассказа следователя Алена поняла вот
что: в два часа ночи ее сосед с верхнего этажа Павел Петрович
Строганов повел выгуливать свою овчарку — Дусю. Собственно говоря,
по паспорту собачьему звали ее гордо и претенциозно — Авиа Лаки
Дримс, однако имя свое она не оправдывала ни облезлым экстерьером,
ни гадким характером, поэтому хозяева быстро присвоили ей кличку
Дуся, наверное, чтобы не позориться лишний раз. Однако к делу это
никакого отношения не имело. Так вот, овчарка Дуся к двум годам
своего беспутного домашнего существования возомнила себя дворовым
Моби Диком и по сему случаю принялась подло нападать на соседей.
Подло, потому что без разбору кидалась с лаем как на взрослых, так
и на детей. Кусать не кусала, но иногда могла прихватить зубами за
штанину или юбку. Радости от этого, разумеется, никто из
пострадавших не испытывал. К тому же возмутилась общественность
двора в лице пенсионеров, интересы которых напрямую пересекались с
интересами вредной Дуси, поскольку первые любили беседовать, сидя
на лавочках у подъездов, и гнусные выходки Дуси их крайне
раздражали. Пенсионеры стали писать письма, с каждым разом
поднимаясь все выше и выше по иерархической лестнице «почтовых
ящиков». Когда же они отправили письмо мэру Москвы Лужкову,
несчастный Строганов перешел на ночной образ жизни, переведя на
него и свою невоспитанную собаку. Теперь он выходил гулять в два
часа ночи, и та бегала по пустому двору, не причиняя никому вреда.
Разве что расстроились все те же пенсионеры, которые потеряли едва
найденный смысл жизни — инцидент был исчерпан, письма писать стало
делом бессмысленным. Таким образом, в эту ночь Строганов, как
всегда, повел Дусю гулять. Будучи уверенным в том, что ни один из
жильцов подъезда так поздно из квартиры не высунется, он спустил
собаку с поводка, и та потрусила вниз по лестнице. Каково же было
его удивление, когда, поравнявшись с приоткрытой дверью Лялькиной
квартиры, Дуся остановилась, принюхалась, заскулила и с лаем
ринулась внутрь, игнорируя все хозяйские «Фу!» и «Стоять, подлая
скотина!». Павел Петрович потоптался на пороге, пытаясь все-таки
дозваться псину, но та как в воду канула. Он робко позвонил,
попутно удивляясь, почему соседка Харитонова — женщина, которую
последнюю неделю и так канают все кому не лень, вдруг оставила
дверь открытой. Но Ляльку не было слышно, равно как и Дусю. Теряясь
в тревожных догадках, Строганов вошел в квартиру, громко позвал
хозяйку, не дождавшись ответа, заглянул в гостиную и замер.
Увиденное повергло его в шок. Он икнул, сглотнул подступившую к
горлу тошноту, машинально ухватил Дусю за ошейник, вывел ее на
лестничную площадку, на деревянных ногах дотащился до своей
квартиры, трясущейся рукой набрал 02, проговорил адрес и только
тогда, положив трубку на рычаг, позволил себе задохнуться,
схватившись за сердце. «Скорую», на которой его увезли в больницу,
вызвала уже перепуганная жена Павла Петровича. Она же и сообщила
потом следователю Терещенко, что Алена лучше всех знала убитую.
